Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Когда мы учились на пятом курсе, настоящим прорывом «железного занавеса» стала возможность познакомиться с приехавшим на гастроли Шекспировским мемориальным театром из Стратфорда. Тогда (в 1958 году) мы всем семейством и с моими подругами пришли в здание Театра Ленсовета на спектакль «Ромео и Джульетта» уже известного режиссера Байема Шоу (Glen Byam Shau), у которого когда-то играла знаменитая актриса Вивьен Ли. Об этом же спектакле мы знали только то, что обязательно надо послушать раннеанглийский литературный язык и максимально прочувствовать великие английские традиции театрального искусства на сцене. Ждали очень многого, а потому, наверное, степень эстетического восторга оказалась ниже ожидания, хотя это объяснялось, разумеется, прежде всего языковой преградой. Конечно, прекрасные декорации (запомнилось чудесное палаццо Капулетти с высоким балконом, густо увитым зеленью), костюмы и массовые баталии со щитами и мечами замечательно передавали дух средневековой Вероны. Главное же, острый трагизм «печальной» истории влюбленных в жестоком мире, расколотом ненавистью, дошел до нас в полной мере. При этом все заметили талантливую игру явно интеллектуального трагика в роли Ромео. Однако меня больше всего впечатлил и порадовал (а я тогда уже кое-что понимала и сравнивала) широкий гуманизм Шекспира в этой трагедии, который сказался в удивительной гармонии трагического и комического в спектакле. Режиссер не только не утерял комические краски из текста трагедии, но и подчеркнул их (в острых перепалках слуг, насмешках над полудетской влюбленностью Ромео в монахиню, в веселых проделках Меркуцио и пр.). Понятно, что режиссер спектакля ставил своей задачей придать образам общечеловеческий, а не национально-исторический характер, передав максимально жизненную правду. Позже мы узнали от приезжего гостя, что нам не так уж и повезло, так как в Москве та же труппа показала комедию «Двенадцатая ночь» другого, молодого режиссера Питера Холла, который впоследствии стал эстетическим реформатором этого театра, основав в 1960 году Королевскую шекспировскую компанию, заслужившую мировое признание.

Что касается драматических ленинградских театров, то я уже упоминала об Александринке, и все же в центре нашего внимания, благодаря Г. А. Бялому, оказался БДТ (Большой драматический театр, который носил тогда имя Горького). Именно он привел к нам на факультет начинающего, но уже прославившегося своим спектаклем «Эзоп» режиссера Георгия Александровича Товстоногова. Он чувствовал новые веяния послесталинской эпохи, а потому выбрал пьесу бразильского драматурга, подчеркнувшего в жизни прославленного мудростью раба идею свободы как высшего счастья. На встречу со студентами вместе с талантливым режиссером пришли к нам, как уже упоминалось раньше, и ведущие актеры нового спектакля «Идиот» по роману Достоевского. Они только еще разрабатывали и обсуждали с Г. А. Бялым и аудиторией свои роли. Когда же мы чуть ли не всей академической группой посмотрели сам спектакль, то были потрясены игрой Иннокентия Смоктуновского. Нам повезло удивительно, так как у нас на глазах рождалась самая известная роль этого непревзойденного исполнителя трагического героя Достоевского, рождалась вместе с непререкаемым авторитетом Г. А. Товстоногова, чье имя до настоящих дней носит этот театр.

Говоря о нашем приобщении к театральной жизни Ленинграда конца 50-х годов, конечно, нельзя не коснуться одной из главных его достопримечательностей – знаменитой во всем мире Мариинки (тогда Театра оперы и балета имени Кирова). К сожалению, театр этот включать в наши маршруты было очень трудно, да и билеты достать было непросто. Я туда чаще попадала на балеты, благодаря своему приезжему родственнику-балетоману («Лебединое озеро», «Шопениана», «Каменный цветок» и др., в зависимости от его контрамарок), а оперу там смотрела студенткой только дважды («Евгений Онегин» Чайковского и «Аида» Верди). Гораздо чаще удавалось выбраться в Малый оперный театр, расположенный рядом с Русским музеем и любимой филармонией. Всего не перечислить, к чему взывала возрастная любознательность и позволяли спасительные запасы молодой энергии.

Легче всего мы обычно выкраивали время на дневной сеанс кинематографа – «самого массового искусства», согласно постоянно тогда цитировавшимся словам Ленина. Помню, как чудесно мы использовали четырехчасовой перерыв между лекционными парами. За этот промежуток времени успевали сбегать в любимый кинотеатр «Баррикада» на Невском или в другой, ближний, за Мытней, «Великан» с двумя большими залами. Из множества ленинградских кинотеатров того времени только их мы считали «своими».

Среди кинокартин этого времени запомнились не только советские («Тихий Дон», «Чужая родня», «Дело было в Пенькове», «Верные друзья» и пр.), но и относительно много зарубежных картин, допущенных в кинопрокат в ходе некоторого налаживания зарубежных контактов. Это были, в основном, фильмы легкомысленного содержания, типа «В джазе только девушки» или «Римские каникулы», но они вполне удовлетворяли девичьи потребности. Именно тогда я видела и один из лучших детективов «Свидетель обвинения» по Агате Кристи с чудесной игрой американских актеров. Однако самым серьезным и значимым оказался фильм «Ночи Кабирии» Феллини с главной героиней его жизни и творчества Джульеттой Мазиной. Мы тогда, конечно, не обратили особого внимания на самого режиссера, но очень хорошо почувствовали в обстоятельной неспешности и даже бытовизме новую стилистику киноповествования о горькой женской судьбе с запомнившейся жизнестойкой улыбкой сквозь слезы в самом конце фильма. Как известно, несколько позже его творчество было признано одной из вершин мирового киноискусства.

Все втроем мы записались на цикл лекций прославленного музыковеда из Ленинградского художественного училища Леонида Арнольдовича Энтелеса и умудрялись их не пропускать. Его очень профессиональные, эмоциональные лекции с музыкальными иллюстрациями (приглашались прекрасные пианисты, скрипачи, вокалисты) мы слушали в актовом зале главного университетского здания на Менделеевской линии. Наверное, лучшего способа регулярного переключения от книг для меня тогда нельзя было и сыскать, а Ире Тужик, думаю, этот музыковедческий опыт очень пригодился потом, когда она начинала работу на ТВ Тюмени музыкальным редактором.

Между тем мои более специальные, чисто лингвистические интересы требовали общения со сверстниками. К сожалению, я тогда почему-то еще совсем не контактировала с Олей Черепановой из «восьмой русской», которая уже в годы аспирантуры станет мне очень близкой на долгие годы. Однако еще на втором курсе я начала заниматься в лингвистическом кружке при кафедре русского языка, от которого, впрочем, я ждала гораздо больше, чем он мог дать без постоянного преподавательского руководства.