Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

На сооружение моста через Неву была выбита сочиненная графом Ф. П. Толстым (умер в 1873 г.) медаль. На одной ее стороне изображен Геркулес, который, перебросив палицу через воду, льющуюся из урны лежащей нимфы, переходит по палице, ведомый Минервой; над этой группою надпись: «бысть». На другой стороне медали изображение моста, над которым парит коронованный двуглавый орел с лавровым венком в одной лапе и громами в другой. Участвовавшие в постройке моста генералы получили таковые медали большой величины золотые, а прочие чины, в том числе и я, такой же величины серебряные.

По приезде в Петербург из командировок 1850 г., я представил отчет в отпущенной мне авансом сумме на прогоны и суточные деньги по 2 руб. 50 коп. в сутки. Чиновники, командируемые военным министром для исполнения особых поручений, получали по закону двойные прогонные деньги. Клейнмихель, не желая ни в чем быть ниже других министров, испросил Высочайшее повеление, чтобы командируемые им чиновники для исполнения особых поручений также пользовались двойными прогонными деньгами, но прибавил к этому слова: по усмотрению главноуправляющего. С этого времени все командируемые Клейнмихелем чиновники особых поручений, в том числе и я, получали двойные прогонные деньги. В таком виде представлен был мною счет прогонным деньгам по моим поездкам в 1850 г., но Клейнмихель, имея в виду вышеприведенные слова «по усмотрению главноуправляющего», приказал расчесть меня одиночными прогонными деньгами и потребовать от меня излишне записанные в расход деньги, что составляло несколько сот рублей. Бывшие постоянно в свите Клейнмихеля говорили мне, что я напрасно от них отделился, так как в противном случае получил бы, наравне с ними, не только двойные прогонные деньги за действительно произведенные поездки, но и за такие, которых вовсе не было. Серебряков, получавший для поездок Клейнмихеля авансом деньги из Департамента хозяйственных дел, обязан был в продолжение этих поездок содержать его и его свиту на полученные им на прогоны деньги, что было возможно при краткости времени поездок и значительном их протяжении. В 1850 г. прогонных денег по совершенным поездкам было на это недостаточно, и Серебрякову пришлось выписать прогоны за такие поездки, которых Клейнмихель не делал, и именно несколько поездок по р. Сейму. Таким образом, состоявшие постоянно в свите Клейнмихеля, проехав из Петербурга в его курское, а оттуда в его черниговское имение, и обратно через Москву в Петербург, получили гораздо более меня, проехавшего из Петербурга не только в оба означенные имения, но и на днепровские пороги, и из Москвы в Луцк, Житомир и Петербург.

Отказ Клеймихеля в выдаче мне двойных прогонных денег ставил меня в невозможность исполнять его поручения, сопряженные с разъездами, влекущими за собой значительные издержки. К тому же я получил от заведовавшего имением жены моей, брата ее В. Н. Левашова, извещение, что, несмотря на смену бурмистра, нельзя ожидать получения безнедоимочно оброка с крестьян, по случаю их значительного разорения прежними управляющими, и предлагал купить все имение за такую сумму, что по вычете долга, лежащего на имении по залогу его в Московском опекунском совете, оставалось бы около 30 тыс. руб. {В IV главе «Моих воспоминаний» я подробно объяснил, что} оброк сбирался не по числу ревизских душ, которых в имении жены моей было 1067, а по особой раскладке, по которой в 1850 г. состояло оброчных душ до 900, обязанных платить в год 8100 pуб., a так как ежегодная плата в опекунский совет составляла около 5000 pуб., то и оставалось чистого дохода 3000 руб.

Конечно, оброк не сбирался вполне, но с другой стороны, получались небольшие доходы с продаваемого леса, с аренды мельниц и других угодий, так что, действительно, получалось ежегодно дохода до 3000 руб. Сверх того, означенной ежегодной уплатой 5000 руб. уплачивалась часть капитального долга, и по прошествии некоторого числа лет уплаты, имение могло быть перезаложено, при чем получалась некоторая сумма на руки. При продаже же имения за 30 тыс. рублей, я мог получить верных процентов только 1500 руб. в год, а потому на продажу не согласился. Но получая содержания всего около 1000 руб. в год и <���менее> 3000 руб. дохода с имения, я не мог долее жить в Петербурге, несмотря на то, что жена моя ничего на себя не тратила и вообще сделалась донельзя расчетливой, а жившая у нас Е. Е. Радзевская чрезвычайно экономничала в нашем хозяйстве. Читатель, конечно, заметил в моем рассказе, что моей целью было сделать служебную карьеру, но теперь уже я потерял на нее всякую надежду; для карьеры необходимо быстрое повышение в низших чинах, так как в высших чинах награды заметнее, и потому они даются преимущественно в сравнении со сверстниками. Между тем, я состоял в офицерских чинах уже 22-й год и, несмотря на мои похождения на Кавказе и в Венгрии и близость мою к Клейнмихелю, я еще не достиг полковничьего чина, которого многие достигали тогда в 10 лет и даже менее.

По этим причинам, а также и потому, что мне надоело быть свидетелем капризов Клейнмихеля, я решился 16 декабря 1850 г. послать к нему прошение на Высочайшее имя об увольнении меня от службы, рассчитывая по получении отставки заняться в деревне хозяйством и в особенности торговлею лесом, а в случае неуспешного хода моего хозяйства, поступить в гражданскую службу, в которой M. Н. Муравьев обещался по дружбе своей с министром внутренних дел Перовским определить меня на первую вице-губернаторскую вакансию. При открытии же вакансии председателя межевой канцелярии, Муравьев желал, чтобы я принял на себя эту должность.

Две недели просьба моя об отставке оставалась без всякого движения. Я в это время не ездил к Клейнмихелю и постоянно бранил его за то, что он не дает хода моей просьбе. В ночь с 30 на 31 декабря я был разбужен повесткой, которою я приглашался быть у Клейнмихеля 31 декабря в час пополудни. Я приехал несколькими минутами ранее; дежурный адъютант Бутурлин сказал мне, что Клейнмихель не приказал никого принимать, кроме меня, а обо мне не докладывать, что он сам меня позовет к себе. Спустя несколько минут Бутурлин спросил меня, не доложить ли обо мне; я ему отвечал, что, по-моему, лучше придержаться приказания, данного Клейнмихелем, а впрочем, чтобы делал, как он знает. Почти в это самое время Клейнмихель показался у двери своего кабинета и позвал меня в кабинет. Когда я взошел в него, Клейнмихель сидел на круглом купе, стоявшем посредине кабинета; придав своему лицу болезненный вид, он самым нежным голосом сказал мне, что полученное им прошение мое об отставке его крайне удивило, что он не может постичь причины такого поступка с моей стороны, что он не только теперь, но и всегда был отлично расположен ко мне, что он никогда на меня не возлагал никаких обязанностей, кроме служебных, так что моя служба есть служба Государю, равно как и его служба, конечно, в разных положениях, определившихся и долговременностью его службы и тем, что он в ее начале был уже близок к Государю и занимал важные должности. Затем он выразил неудовольствие на то, что я, не переговорив с ним, прислал рапорт с прошением об отставке, который, быв распечатан в канцелярии, сделался известным, что ему очень не нравится, так как многие приходят в канцелярию справляться, что делается с моей отставкой, в особенности это занимает Серебрякова (состоявшего также при нем по особым поручениям), которого он при этом рассказе назвал {не иначе как} «белой вошью». В заключение он меня спросил, что могло понудить меня просить об отставке, сколько лет я состою при нем, был ли во все это время хотя один случай, при котором он сделал бы мне какую-либо неприятность, и что, может быть, я недоволен, не получая достаточно наград по службе.