Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

– Не беспокою ли я вас?

Часовой сначала не мог понять этих тонкостей, а потом отвечал:

– Никак нет, ваше превосходительство.

Фабр просил часового сделать ружьем на караул, как он сделает по приезде Клейнмихеля, чтобы вполне удостовериться, что они не будут взаимно мешать один другому.

По приезде Клейнмихеля часу в 6-м вечера, он принял Фабра и сказал ему, в котором часу будет принимать на другой день служащих и куда и в какое время поедет для осмотра города. За обедом я заметил, что Клейнмихель был недоволен Осинским, ездившим к нему навстречу. Вечером Фабр снова приехал к Клейнмихелю, который, выразив неудовольствие за причиняемое ему этим приездом беспокойство, принял, однако же, Фабра и спросил его, что ему надобно. Фабр отвечал, что приехал узнать, не будет ли каких приказаний. Клейнмихель на это сказал ему:

– Я вам отдал уже мои приказания.

И затем с ним простился.

Клейнмихель назначил прием на другой день в 11 часов утра. Часом ранее назначенного времени в зале Клейнмихеля собрались все старшие екатеринославские чиновники и многие помещики, не только живущие в Екатеринославе, но и приехавшие из деревни, чтобы взглянуть на «вельможу», как они называли Клейнмихеля. Последний, недовольный говором, происходившим в зале его за час до времени, назначенного им для приема, сделал об этом замечание Серебрякову, передавшему его Фабру, который немедля вывел всех из залы на улицу в страшный июньский жар; и, несмотря на мое приглашение, чтобы он вошел в комнату, оставался на улице, пока Клейнмихель за четверть часа до 11 часов не велел всех позвать в залу. Он готов был выйти в нее, но не выходил, узнав, что не приехали еще управляющий округом путей сообщения Осинский и никто из его подчиненных, которые не прибыли и к 11 часам, несмотря на то, что за ними посылали. Клейнмихель, подождав еще минут десять, вышел в залу в ту самую минуту, как в другую дверь входили Осинский со своими подчиненными, что произвело суматоху в рядах выстроенных чиновников и помещиков. {В V главе «Моих воспоминаний» я уже описывал прием Клейнмихелем служащих в Нижнем Новгороде; те же вопросы повторял он и в Екатеринославе, и воображаемое его всезнание производило то же удивление между представлявшимися.} Клейнмихель прошел мимо Осинского и его подчиненных, не сказав им ни слова.

После приема Клейнмихель сел с Фабром в коляску, которую последний выпросил у одного из богатых помещиков, и поехал осматривать город, здание присутственных мест, тюрьмы, больницы, правление IX округа путей сообщения и строительную комиссию. Помещение правления IX округа он нашел не довольно опрятным, а поданные ему чертежи разных частей округа и работ не чистыми, за что, сделав выговор Осинскому, удивлялся, что я, приехав в Екатеринослав ранее его, не указал, в каком виде последние должны быть ему представлены. Конечно, я промолчал о данном мною Осинскому совете насчет чертежей и о том, что он меня не послушался, чтобы не возбудить еще большего гнева. В тюрьме Клейнмихель нашел содержащегося в ней, за неимением в городе гауптвахты, инженерного офицера, женившегося в 1850 г. на дочери екатеринославского исправника Дмитриева. Он обвинялся в краже у помещика Клевцова нмешка с деньгами. Выше я упоминал, что в 1850 г. я бывал у означенного офицера, который со своей молодой женою составляли миленькую парочку. Мать молодой, женщина безнравственная, пустила и дочь свою по безнравственной колее; с этой целью возила ее, в противность воли ее мужа, в Одессу. Последний, заметив, что жена его посылает к помещику Клевцову, жившему в деревне, свой мешок с вложенными в него письмами, и узнав, что Клевцова нет в деревне, поехал к нему и взял из его кабинета означенный мешок при свидетелях. Клевцов подал жалобу, в которой показал, что в мешке были деньги. По произведенному следствию кража мешка была доказана, но не было доказательства, что в нем были деньги; офицер был отдан под суд арестованным. Клейнмихель, в день посещения тюрьмы, был в сюртуке формы, присвоенной тогда инженерам путей сообщения; в таком же сюртуке был и содержавшийся в тюрьме. Клейнмихель выразил неудовольствие видеть в остроге своего подчиненного офицера, носящего с ним одинаковую форму.

В этот день был обед у Фабра, за которым Клейнмихель был очень любезен; он был на это большой мастер, когда хотел казаться таковым. Вечером назначено было ехать на другую сторону Днепра для указания места, где предполагалось начать шоссе. Когда Клейнмихель увидал из окна присланный для него Осинским экипаж, он вышел из себя и разбранил Серебрякова за то, что последний мог думать, что Клейнмихель поедет в такой колясчонке, как он выразился. При этом заочно был разруган и Осинский за то, что он не имеет лучших экипажа и лошадей, между прочим он сказал:

– Ну, хорош же начальник округа, – не имеет даже порядочного экипажа.

Коляска, лошади и кучерская одежда были действительно очень обыкновенные; содержание, получаемое начальником округа, едва давало средство иметь и такой экипаж, а просить дать Клейнмихелю лучший экипаж у кого-либо из жителей Екатеринослава Осинский или не хотел, или не догадался. Клейнмихель решительно объявил, что он вовсе не поедет, если не будет приличного экипажа. Серебряков добыл тот же прекрасный экипаж, в котором Клейнмихель с губернатором разъезжал целое утро. На месте, где предполагалось начать работы шоссе, Клейнмихель разбранил Осинского, который вследствие этого совсем растерялся. Я не был свидетелем этой сцены; тон Клейнмихеля мне до того надоел, что я старался как можно реже видеть его; конечно, отсутствие мое было им замечено.

На другой день предполагалось ехать по Днепру для осмотра работ в порожистой его части, но начались дожди и грозы, при которых это плавание было неудобно, и потому оно откладывалось со дня на день. Клейнмихель, вообще боязливый, особенно боялся воды, и потому нервы его были очень расстроены в виду предстоящего плавания, с откладыванием которого они более и более расстраивались. Из вышесказанного мною о Клейнмихеле читатель может представить себе, до чего доходили его капризы в {несколько} дней, проведенные в Екатеринославе. Мне из этого времени остался памятным приезд командира корпуса внутренней стражи генерала от инфантерии Гартунга {438}, с которым Клейнмихель обходился, как со своим подчиненным; за обедом при мне Клейнмихель напоминал Гартунгу, как в начале столетия несколько армейских офицеров были назначены для обучения {службы} к отцу Клейнмихеля; Гартунг был в это время майором, а Клейнмихель мальчиком. В кабинете, в котором занимался Клейнмихель, был прекрасный ковер; кто-то заметил, что нежные цвета его узоров портятся от проливания на него спиртовых жидкостей; Клейнмихель тогда же вылил на него склянку одеколону. Хотя он и дулся на меня за Осинского, но иногда обращался ко мне с разговорами, между прочим, говоря, что очень скучает от бездействия, спрашивал, что я делаю целые дни; я отвечал, что читаю. На вопрос его, что именно я читаю, я отвечал: «геологию». Он спросил, что это за птица, и на мое объяснение заметил, что французишки выдумывают всякий вздор, а мы готовы им верить и теряем время в чтении их фантазии.