Барт ван Эс - В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной

Объясняться бесполезно. Похоже, в глазах Ма то, что Лин не упомянула о празднике, когда он уже состоялся, – само по себе предательство. Ма воспринимает всю историю как сговор и не верит ни единому слову Лин. Когда та не отсаживается, Ма с заметным трудом встает сама и велит кому-то из детей отвезти ее домой.

В тот же вечер Лин пишет Ма «кошмарное письмо», которое та прочитывает лишь раз и тотчас рвет в клочья. Для Лин это письмо – попытка объясниться. Оно и о празднике-сюрпризе, и о том, как ей дорога и важна Ма и как Лин ее любит, но еще – и о сложных чувствах к Па. Лин ничего не говорит о том случае на Фредерикстрат, когда он попытался ее поцеловать, но пишет, что всегда любила Ма сильнее, чем его. Она надеется, что ее слова разрядят напряжение, но подобные письма опасны. Из них вычитывают совсем не то, что имелось в виду. Адресат выдергивает из текста самые неловкие фразы и толкует их по-своему, а остальные упускает, словно и не было.

Если на минутку посмотреть на случившееся глазами бабушки, я думаю, что понимаю причину ее гнева, хотя и не считаю ее правой. Бабушка не умела говорить о травмах, не знала слов, какими их обсуждать. Для нее Лин, та, какой она вернулась из Беннекома, была всего лишь трудным и довольно угрюмым ребенком. А позже, когда Лин пыталась покончить с собой и затем развелась, Ма это возмутило: такие поступки шли вразрез со всеми ее идеалами. Она считала, что Лин слишком потакает своим желаниям. Более того, Ма огорчало, каким стал современный мир. Поэтому, когда Лин уехала и втайне праздновала день рождения не с кем-нибудь, а именно с Тоок и в своем письме отозвалась о Па недостаточно почтительно, в душе у Ма вспыхнул давно тлевший гнев.

Думаю, о том, как не включила Лин в число близкой родни на похоронах Па, или о том, сколько резких слов наговорила ей за все эти годы, Ма даже не вспомнила.

Днем позже в почтовый ящик Лин на улице Бургстрат в Эйндховене падает сиреневый конверт. Имя адресата нацарапано как «госпоже де Йонг», а марки наклеены криво, одна вверх тормашками.

Поначалу Лин колеблется, показывать ли мне письмо. А когда наконец вручает, то отводит глаза.

Дордт, 7.4.88

Лин,

как ты знаешь, я не люблю писать письма. Они всегда приводят к взаимному непониманию. Но все же хочу тебя попросить некоторое время не звонить мне и т. п. С учетом положения этот вариант в дальнейшем кажется мне самым подходящим.

Это последние слова, с которыми к Лин обратилась моя бабушка, – семь лет спустя она умерла, а ссора так и не разрешилась.

По сравнению со всем тем, что Лин и Ма пережили во Вторую мировую войну, ссора из-за празднования дня рождения кажется такой пустячной и мелкой. Тем не менее конфликт быстро разрастается. Ма требует от остальных детей впредь не общаться с Лин, уверяет, что та написала ей ужасные вещи, и говорит, что в одной комнате с ней больше не окажется. Любым попыткам ее переубедить Ма яростно сопротивляется. Хотя кое-кто из братьев и сестер иногда связывается с Лин, ее отношения с семьей отныне разорваны.

В июне 1995 года Лин узнает от моей матери, что Ма скончалась. Она без приглашения приезжает на похороны и присутствует на невыразительной панихиде, где Лин (да и, по сути, вся война и Ма в военные годы) вообще не упоминается. Лин чувствует, что ее решительно вычеркнули из жизни Ма, вырезали, как бумажную фигурку по контуру.

Но, быть может, бывает созидательное разрушение? Для начала обратившись к психологу на работе, Лин постепенно берется за сложное и долгое дело – восстановление. Начинаются долгие часы психотерапии, благодаря которым она медленно продвигается к уравновешенному и гармоничному самоощущению. Побывав в Еврейском музее, Лин узнает там даты и подробные обстоятельства гибели родителей. В это время написана и «Окончательная и полная история моих отношений с семьей ван Эс», которую я впервые прочитал в дордрехтском гостиничном номере.

Еще один прорыв она совершает несколько раньше. В 1992 году в Амстердаме на конференцию «Спрятанные дети войны» собралось более пятисот детей, уцелевших благодаря убежищам. Три августовских дня ровно полвека спустя после того, как началась история их скитаний, выжившие знакомились на семинарах, выступлениях, поэтических чтениях, делились фотографиями, развешивая их на стендах, вместе смотрели фильмы и слушали лекции по психологии и, конечно же, вели бессчетные разговоры друг с другом. Для Лин эта конференция стала этапом признания, потому что она увидела, как их много – людей со схожими судьбами – и как их до сих пор преследует неотступное ощущение, будто в этом мире им нет места. Еврейское общество социальной работы, организовавшее конференцию, наладило выпуск газеты, которая распространялась среди собравшихся и где они могли обмениваться мнениями и рассказывать о своем опыте. Как дети, выросшие в изоляции, все они чувствовали: обмен историями – именно то, чего им так остро не хватало.

Эд ван Тейн, мэр Амстердама, который и сам когда-то был среди детей-беглецов, открывая конференцию, поднял тему «невысказанной истории». Опытный оратор, не раз говоривший о Холокосте публично, он признался слушателям, что его бросает в панику при мысли о том, чтобы заговорить перед ними о чем-то совсем личном. «Даже вчера, – поведал он залу, где собралось более пятисот выживших, – я не знал, что должен, а вернее – что смогу сказать». Лишь в последнюю минуту его озарило: рассказывать о себе, определяя себя как спрятанного ребенка, невозможно.

К кому нам следует обращать свой рассказ? Кто и вправду выдержит наши истории, сумеет их выслушать? Пребыванием в убежище определено все наше существование, но мы – по крайней мере большинство из нас – всю дальнейшую жизнь отчаянно старались отделиться от этих историй.

Лин, как и почти все в зале, на этих словах заплакала.

Конференция оказалась первым шагом к ее переезду в Амстердам, где теперь, как считает сама Лин, она и нашла свое место. Она продолжает поддерживать отношения с Еврейским обществом социальной работы, которое рассылает свой журнал и организует нерелигиозные поездки и небольшие встречи для приблизительно тридцати тысяч евреев из Нидерландов, преимущественно из Амстердама. И вот Лин сидит напротив меня в кресле, которое когда-то купила вместе с Альбертом в амстердамском салоне модной мебели. Вид у нее умиротворенный.

– После всей этой психотерапии и долгих ночей в слезах для меня все наконец завершилось. Теперь я могу говорить без эмоций, как ни странно это прозвучит. У буддистов есть такая идея: в истории существуют волны, которые подхватывают и несут нас. Когда понимаешь, что тебе не под силу всем управлять, ты обретаешь душевный покой, чувствуя, как тебя несет сильным потоком, – говорит Лин и сжимает в руках чайную чашку, несколько смущенная тем, какая выспренная вышла речь. – Как бы там ни было, – продолжает она, – едва я смогла выстроить все, что со мной случилось, в некий узор, – и самоощущение изменилось. После этого я обрела способность принимать решения – вот, например, надумала перебраться в Амстердам.