Барт ван Эс - В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной

Я до сих пор во власти магии города после утренней прогулки: у меня перед глазами стоят его шпили, мосты, ряды домов с зубчатыми фронтонами, их отражения в воде при холодном январском свете. Даже в центре Амстердама царит покой, и от города исходит ощущение, что он сам с собой в мире и ладу.

Из симпатичного эйндховенского дома с белыми стенами Лин сначала перебралась в тесный неухоженный коттеджик в Де-Пейп, молодежном районе, славном своим уличным рынком, кафе и бунтарским, альтернативным духом. Друзья несколько тревожились за нее, но Лин была счастлива. Она купила абонемент в оперу, ходила по выставкам, записалась на лекции по буддизму, занялась медитацией и йогой, обзавелась множеством новых знакомых. Пятнадцать лет спустя она узнала, что компания ее друзей, многие из которых были художниками или соцработниками, строит планы поселиться вместе на пенсии. Они задумались об этом рановато, но случай представился отличный, и Лин попросила разрешения к ним присоединиться. Речь шла о том самом многоквартирном доме, где мы сейчас и беседуем.

Лин ставит чашку на стол, подливает мятного чая.

– Лишь тогда – даты я всегда помню плоховато, но, должно быть, году в 2003-м или около того – я почувствовала, что готова увидеть Аушвиц. До этого я страшно его боялась. Я все думала: не могу туда поехать. Думала: если поеду с нееврейской группой, вдруг кто из спутников что-то скажет и причинит мне боль? Если же отправиться туда с еврейской группой – снова окажусь в плену коллективной травмы, а этого я тоже не желала. Так и не решилась. Но тут я узнала, что один буддийский наставник возит группы в Аушвиц на недельное бдение и там можно рассказывать что-то личное. Тут-то я и осознала: вот так надо, это мне подойдет. В той группе даже записали видео. Посмотрим вместе?

Так что через минуту-другую мы снова сидим за компьютером – как раньше смотрели свидетельство Лин для «Фонда Шоа». Но на этой, новой записи Лин по возрасту гораздо ближе к той, с которой я сижу рядом. И еще одно отличие: на этот раз Лин довольна тем, что мы видим на мониторе.

– Это был очень хороший опыт. Мне дали столько времени, сколько требовалось, никто не торопил. Слушатели плакали. И все было проделано с уважением, – говорит она, когда начинается запись.

На мониторе, в воротах, напоминающих врата ада, среди разрушенных стен и ржавой колючей проволоки, стоит Лин, голубовато-белая от холода. Звучит холодная, пронзительная, дисгармоничная музыка, в которой есть что-то человеческое, и закадровый голос рассказывает о том, что происходило на этой фабрике смерти. Группа буддистов провела много долгих дней за общими бдениями – целую неделю. Ночевали в каком-то хостеле, а днем часами стояли или сидели на рельсах, в бараках или газовых камерах.

Изображение на мониторе меняется: камера скользит, показывая бетонные помещения без окон, озаренные лишь несколькими свечами. Внутри сидят на полу люди и смотрят в пустоту или, зажмурившись, читают молитвы. В середине бдения Лин дают слово, и она обращается к участникам. Вот она стоит в полумраке бывшего женского барака, в центре широкого круга людей, и говорит по-английски, надолго замолкая. Голос ее то и дело срывается. Вот в точности выступление Лин, включая мелкие грамматические огрехи.

Когда мне было восемь лет, я отправилась в убежище, попрощалась с отцом и матерью и думала, что это всего на несколько недель.

Но так продолжалось и продолжалось без конца, и больше я никогда их не видела.

Мой отец – Чарльз де Йонг, он погиб в Аушвице, ему было тридцать семь лет.

Моя мать – Катарина Спиро, она погибла вместе со своей матерью, Сарой Вервер. Моя мать погибла в двадцати девяти лет и моя… моя бабушка в пятьдесят шесть.

Родители моего отца: Давид де Йонг, ему исполнилось пятьдесят восемь, и погиб он со своей женой, Хесселин Лион, в ее пятьдесят семь.

У моего отца была одна сестра. Ей исполнилось тридцать девять лет, она погибла в тот же день, что и ее дети: Серина Мозес и Давид Мозес. Серина была моя любимая двоюродная сестра, ей исполнилось пятнадцать, а Давид был на три месяца старше меня. Я всегда с ним играла. Ему было девять.

И все они погибли в Аушвице.

Их отец погиб в Собиборе. Ему исполнилось сорок четыре.

Другой брат матери в сорок четыре года погиб в Аушвице.

Еще одному брату было тридцать два, и он погиб в Европе, а его жене было тридцать шесть, и она погибла в Аушвице.

А их дети… их дети, Нико и Робби, погибли, когда им было четыре и три, и старший… выжил, но повесился после войны.

А еще была одна сестра моей матери, ей исполнилось тридцать семь. Она погибла в Аушвице.

И я хочу сказать вам. Всю мою жизнь мне их не хватает.

Наступает молчание, и слышится приглушенный плач, и длинный список имен, зачитанный Лин, сливается с множеством других:

Фрида Зингер, Мордехай Зингер, Голда Зингер, Мойше Зингер…

И так далее.

Некоторое время мы молчим.

– Как это было прекрасно, – наконец говорю я, – когда вы их называли.

Лин кивает.

– Я была очень счастлива, что назвала всех по именам, – отвечает она.

В этот раз я ночую у друзей в Лейдене. Первый этап работы над книгой о Лин закончен. Утром навожу еще несколько справок в университетской библиотеке и прикидываю, смогу ли еще приехать в этом году. Когда в декабре мы с Лин строили план моего приезда, она предупредила, что в последний день этого визита будет занята. Даже вчера утром она не сказала, чем именно, возможно, смущаясь говорить о глубоко личном и важном: у нее дома соберется кружок знакомых буддистов. Однако вечером Лин все же рассказала мне и о встрече, и о том, какую важную роль эти беседы теперь играют в ее жизни. Она предложила пообедать вдвоем. Кружок соберется только в половине третьего, а когда участники начнут подтягиваться, я перейду в переднюю часть квартиры, которая отделяется от гостиной раздвижными стеклянными дверями. Там я смогу посидеть и спокойно поработать до отъезда – в четыре надо выйти, чтобы успеть на самолет.

И вот мы с Лин по-дружески обедаем вдвоем – в последний раз, до следующего моего приезда. Сквозь разноцветные вставки в окнах льются солнечные лучи. Ближе ко времени сбора кружка Лин задвигает стеклянные двери, разделяющие ее жилище. Я смогу тихонько уйти через боковую дверь, не помешав собравшимся по ту сторону перегородки. Я обнимаю ее. Мы с Лин прощаемся – до Пасхи, когда я вернусь для продолжения работы. А в ближайшее время созвонимся по скайпу.

Лин уходит готовить гостиную к встрече кружка, а я устраиваюсь за ее письменным столом. Решил сделать копии всех интервью, фотографий и документов, какие у меня скопились. Все это я сохраню у нее в компьютере, так надежнее. И вот я сижу и планомерно переношу файлы. Через некоторое время за окном один за другим проходят участники буддийского кружка – каждый звонит в дверь, и Лин приветствует их и направляет по коридору в гостиную.