Владимир Соколов - Пришёл солдат с фронта

Единственным участником, который не получил премии, был я.

Директор лично вычеркнул меня из списка, сказав: «Он отвечал за надёжность, а она оказалась низкой». Это рассказал мне Володя Иванов, заместитель директора по науке, с которым у меня были приятельские отношения. «А ты-то почему смолчал, побоялся возразить директору?» — с горечью подумал я. Росселевич и позднее никогда не упускал случая сотворить в отношении меня какую-нибудь мелкую пакость. Сделать крупную пакость ему то ли совесть не позволяла, то ли он нуждался во мне, как в специалисте.

Вернёмся к истории с пропажей протоколов испытаний. Я думаю, что их уничтожила руководительница группы испытаний Белотицкая, чтобы навредить мне. Кому-то это предположение может показаться нелепым, поэтому надо рассказать о том, что происходило до этого события. Я «получил» Анну Владимировну из 20 отдела, где от неё хотели избавиться по причине дурного характера этой дамы, а мне был нужен старший инженер, имеющий практический опыт работы с блоками и комплексами аппаратуры. Что касается её личностных характеристик, то я самонадеянно считал, что сумею найти контакт с любым человеком. Поэтому я не придал значения многозначительному вопросу Серова, к которому я обратился с просьбой о переводе Белотицкой в мою лабораторию: «А ты твёрдо уверен, что она нужна тебе? Ты хорошо подумал?».

Через какое-то время пребывания в лаборатории, Белотицкая люто возненавидела меня. Может быть, конечно, в этом есть доля и моей вины. Однако одно дело не любить начальника (это нормально), а другое дело — ненавидеть. Однажды в коридоре меня остановил начальник первого отдела Ушаков. Этот отдел ведает вопросами секретности. «У меня есть к вам разговор, зайдёмте ко мне в кабинет». Ушаков рассказал мне, что Белотицкая завалила его доносами на меня. На мой вопрос о содержании доносов, он уклончиво ответил, что это всякая ерунда, и никто не верит ей, но по должности он обязаны все доносы принимать и читать. Ушаков посоветовал мне быть крайне осторожным в своих высказываниях в присутствии этой особы.

Я рассказал об истории с Белотицкой моему приятелю, доктору медицинских наук, Владимиру Ильичу Барабашу. Он был главным психиатром Ленинграда. Выслушав меня, Владимир Ильич сказал: «Это душевнобольной человек. Я могу заочно поставить диагноз: паранойя». Свою уверенность он объяснил так: «Ты не медик и не мог нарочно подобрать те мелкие, казалось бы, второстепенные детали в поведении, которые имеют решающее значение для диагностики. А вообще, из тебя мог бы получиться неплохой психиатр. У тебя хорошо развита наблюдательность».

Финал истории: за утрату служебных документов я получил выговор, а Белотицкая — строгий выговор. Мой выговор Серов прокомментировал так: «Ты начальник — значит отвечаешь за всё, что происходит в лаборатории. За это тебе и деньги платят. А насчёт Белотицкой — я тебя предупреждал». Серов был прав.

Конечно, после истории с проектом «Союз — Аполлон» у меня на душе остался неприятный осадок. Однако, как говорил один симпатичный и мудрый человек, Боря Закошанский, маленькие неприятности нам посылаются для того, чтобы мы не развешивали уши и не совершали более серьёзных оплошностей. Первый раз я услышал от Бори эту утешительную мысль, когда он перевернулся вверх колёсами на своём «Запорожце». Кроме того, ко времени описанных событий у меня уже выработался иммунитет к подобным неприятностям, и этому немало способствовало общение с нашей домашней собакой по кличке Мадо, которую мы называли просто Мадошкой.

Мадошка была эдельтерьером, «высокопородной некрупной сукой», как было сказано в характеристике, полученной на собачьей выставке, где она удостоилась малой золотой медали. Это была умная собака. Кстати, она убедила меня в ошибочности мнения, что все действия собак определяются только условными и безусловными рефлексами. Я утверждаю: собаки думают. Однако, об этом мы поговорим в другой главе книги. А сейчас я расскажу об уроке, который мне преподала Мадошка. Он оказал существенное влияние на всю мою дальнейшую жизнь.

Мы шли на дрессировочную площадку у мототрека. Мы — это я, мой сын Андрей, дочь Таня и Мадошка. Внезапно из-за поворота тропинки выскочила здоровенная овчарка без поводка и набросилась на Мадошку. Что тут было! Рычанье овчарки, визг испуганной поверженной Мадошки, пыль столбом, клочья шерсти. Подбежала хозяйка овчарки. Собак разняли. Не прошло и минуты, у нас ещё колотились сердца, а Мадошка, как ни в чём не бывало, уже весело прыгала, играла поводком. И тогда я подумал: вот с кого надо брать пример. Есть раздражитель — есть эмоциональная реакция, исчез раздражитель — исчезла реакция. Никаких эмоциональных «хвостов». У многих людей, к сожалению, всё не так. Обидчик уже забыл о тебе, а ты всё ещё переживаешь, мучительно «проигрываешь» прошедшие события, не спишь ночами. Раздражитель переселился в твою голову. Так жить нельзя! Много чести для обидчика и вредно для твоего здоровья. Осознав это, я решил перестраиваться. И перестроился, хотя и не сразу. Я придумал даже приём, который помогал мне избавиться от навязчивых эмоций: надо мысленно перевести реальную ситуацию в игровую. В журнале «Наука и жизнь» была рубрика — «Психологический практикум». В ней публиковались задачи, для решения которых надо было уметь логически мыслить. Так вот, когда возникала неприятная ситуация, я старался вообразить, что это просто задачка из «Психологического практикума», для которой надо найти оптимальное решение.

Я так подробно пишу обо всём этом потому, что сам болезненно переживал обиды, особенно, когда они исходили от начальства, так как в этом случае чувство оскорблённого самолюбия усиливалось сознанием собственного бессилия. Когда я избавился от этого недуга, мне захотелось поделиться своим опытом с другими. Если нельзя избежать отрицательных эмоций, то надо, по крайней мере, научиться отрубать у них «хвосты». Это трудно, но вполне реально.

Был у меня во ВНИИТ'е знакомый доктор технических наук. Он был болезненно чувствителен к непониманию и необоснованной, по его мнению, критике его идей. Когда он вёл полемику на Учёном совете со своими оппонентами, на него было жалко смотреть. Он бледнел ещё перед выходом на трибуну, а когда выходил, у него дрожали руки, державшие бумаги с набросками выступления. Он задыхался от возмущения глупостью аргументов своих оппонентов. А его оппоненты порой действительно не разбирались в предмете и выходили на трибуну лишь для того, чтобы показать «свою образованность» перед директором. Мне было жаль моего приятеля. Я чувствовал, что он на грани нервного срыва со всеми вытекающими последствиями.