Владимир Соколов - Пришёл солдат с фронта

Начало было положено ещё во время работы во ВНИИТ'е. Мы с женой в течение нескольких лет ходили каждую пятницу по вечерам в Эрмитаж на так называемые «цикловые занятия». Они проводились после закрытия музея для «обычных» посетителей. Научные сотрудники Эрмитажа читали нам лекции в музейных залах, непосредственно у предметов искусства, о которых шла речь. Лекции группировались в циклы, например: «Искусство Франции XV — XVII веков». Можно было подобрать для себя циклы таким образом, чтобы в течение нескольких лет познакомиться с историей искусства от доисторической эпохи до наших дней. Незабываемые впечатления остались от этих занятий.

Мы идём небольшой группой (20—25 человек) во главе с лектором по полуосвещённым, непривычно пустынным коридорам Эрмитажа. Смотрительница отпирает высокие, богато инкрустированные двери в нужный нам зал и включает свет. Удивительное впечатление производит Эрмитаж вечером, когда кроме нас в нём нет посетителей. Возникает волнующее чувство мистического перемещения в давно ушедшую эпоху. Кажется, будто современности вовсе не существует. Ты отделён от неё стенами Эрмитажа. Общаясь с миром прошлого в картинах великих художников, начинаешь ощущать себя частью человечества, а не ничтожной песчинкой в суетном море современной жизни с её сомнительными благами цивилизации.

Лектор, подведя нас к картине, рассказывает о художнике и его времени. Это не поверхностный рассказ экскурсовода, знакомящего разношёрстную толпу с экспонатами Эрмитажа, а серьёзная лекция для образованных людей, которые любят искусство и уже имеют опыт общения с ним.

Занятия вели разные лекторы — в зависимости от изучаемой темы. Нам особенно нравилась Лидия Моисеевна Гурова, специалист по французской живописи. Мы с ней подружились и общались вне Эрмитажа. Я навсегда запомнил её слова: «Если даже картина вам не нравится, вы должны понимать, что она написана рукой мастера». Речь шла о картинах Пикассо.

Позднее я познакомился с высказыванием великого художника эпохи Немецкого Возрождения Альбрехта Дюрера, выступавшего против «вкусовой» оценки произведений искусства: «мне не нравится — значит это плохо». Дюрер считал, что существуют объективные законы прекрасного и потому человек, понимающий толк в искусстве, может сказать: «мне не нравится эта картина, но она сделана хорошо». Слова «не нравится» относятся к тому, что изображено, а оценка «хорошо» — к тому, как это сделано. Сказанное применимо не только к изобразительному, но и ко всем другим видам искусства.

Между прочим, искушённый в искусстве человек может испытывать эстетическое удовольствие от мастерства художника даже в том случае, когда содержание произведения не соответствует его вкусу. Этим он отличается от профана.

Занимаясь в цикловых группах, мы учились отличать подлинное искусство от того, что выдаётся за искусство. Но самое главное — эти занятия развивали способность любить произведения искусства и получать радость от общения с ними. Искусство необходимо людям. Место в душе человека, которое предназначено для искусства, заполняется при его отсутствии всякой ерундой. Ведь способность создавать произведения искусства и наслаждаться общением с ними — это то, что отличает человека от животного.

Наблюдая за посетителями Эрмитажа или Русского музея, я заметил, что люди обычно ходят в музеях парами, чтобы было с кем обменяться мнением об увиденном, совместными усилиями разобраться в том, что художник «хотел сказать» своим произведением или разгадать, что изображено на картине, когда перед ними произведение абстрактного искусства. Так поступал раньше и я. Однако теперь, когда я располагал свободным временем и несколько пресытился коллективными цикловыми занятиями, мне захотелось побыть с великими произведениями искусства наедине.

Пока жена была на работе, я проводил в Эрмитаже целые дни — с его открытия до закрытия, когда раздавался голос смотрительницы: «Товарищи, музей закрывается, просьба покинуть зал». С неохотой я покидал зал, чтобы завтра снова прийти в музей. Можно сказать, я с радостью погрузился в прекрасный мир искусства и жил в нём.

Я исходил Эрмитаж вдоль и поперёк, перечитал массу литературы, появились любимые залы и уголки. На всю оставшуюся жизнь я полюбил небольшие залы искусства Немецкого Возрождения. По непостижимой умом причине меня до сих пор приводят в восторг, просто завораживают, полотна Лукаса Кранаха Старшего: «Мадонна с младенцем под яблоней», «Портрет молодой женщины». Подолгу я вглядываюсь в «Портрет молодого человека» Амброзиуса Гольбейна и пытаюсь понять: кто он, этот пришелец из XVI века, о чём он думает, мог ли он предполагать, что я буду на него смотреть почти пятьсот лет спустя?

А вот шедевр Рембрандта «Возвращение блудного сына» я не люблю. Я старался преодолеть эту нелюбовь, но ничего не вышло. Что тут поделаешь? Картина, конечно, написана прекрасно, но кажется мне неэстетичной: одни пятки чего стоят. Да простят меня знатоки искусства всего мира: мне чудится, что от неё дурно пахнет.

Бывая в Эрмитаже на временных выставках, я не упускаю случая выкроить время, чтобы полюбоваться (в который раз!) синевой лиможских эмалей, заглянуть в Золотую гостиную, радующую своей пышной, солнечной красотой.

Бродя в одиночку по Эрмитажу (другие посетители не в счёт: им нет дела до меня, как и мне до них), я пришёл к выводу, что с искусством лучше всего общаться наедине, когда ты можешь простоять у картины столько времени, сколько тебе хочется, и никто не будет тебя дёргать за рукав или высказывать свои суждения. Общение с произведением искусства должно быть интимным, как с любимой женщиной. Что же касается желания поделиться с кем-то своими впечатлениями, то это можно сделать потом.

Даже бывая в музее с женой, мы нередко договаривались осматривать выставку самостоятельно. Встретившись в условленном месте, мы вдвоём шли посмотреть на понравившиеся нам картины.

Благодаря Эрмитажу общение с искусством (и не только изобразительным) стало для меня потребностью и одним из главных источников радости бытия.

Около месяца я наслаждался прелестью свободной жизни — свободной от необходимости работать ради денег. Вспомнил Тургенева и подумал: а ведь не плохо быть помещиком. Однако, ни помещиком, ни владельцем богатого наследства я не был. Надо было подыскивать подходящую работу.

Я решил поработать таксистом, но не на таксомоторном предприятии, а частным образом, на своём «Москвиче». Дело в том, что таксомоторные предприятия не могли в то время обеспечить потребность города в такси. Этим воспользовались владельцы легковых машин и стали перевозить пассажиров за договорную плату, не платя налог государству. Попытка бороться с «бомбилами» (так называли нелегальных таксистов) не увенчалось успехом. Тогда власти решили узаконить частный «извоз».