Владимир Соколов - Я ничего не придумал

На отдыхе мы жили в немецких домах и развлекались, как могли. Кто-то охотился на кабанов в заповеднике, принадлежавшем, якобы, Герингу. Мы с Серёгиным устраивали дуэли. Клали на кочку свои пилотки и, отойдя от них на расстояние метров 50—60, стреляли по ним одиночными выстрелами из автоматов — он в мою, а я в его пилотку. Бросали гранаты в окно брошенного хозяевами дома, а потом смотрели на последствия и старались представить, что было бы с людьми, находившимися в доме. Верхом счастья было найти мотоцикл и покататься на нём. Мне это не удавалось.

Однажды мы с Васей Вишняковым решили прогуляться по окрестностям в поисках мотоцикла. Вдруг Вася радостно воскликнул « Смотри, мотоцикл!» Я нигде не видел мотоцикла. Когда мы подошли ближе, стало ясно: Вася сослепу принял труп немца за мотоцикл. Я рассказал об этой истории ребятам, и с тех пор трупы немцев у нас стали называть «мотоциклами». Их было много вокруг. Своих хоронили, а до этих очередь не дошла.

Ещё мы развлекались стрельбой из автоматов по настенным часам и по сервантам с хрусталём и фарфором в брошенных домах. Зачем мы это делали? Отнюдь не из чувства мести немцам и не от досады, что нам эти вещи всё равно не достанутся. Просто было весело смотреть, как с треском и блеском разлетаются осколки дорогих вещей. Когда ещё можно будет позволить себе подобное развлечение! Мальчишество? А мы и были мальчишками. Почему бы и не порезвиться, если, не вступая в конфликт с собственной совестью, общественной моралью и законом, можно делать то, что в обычной жизни делать нельзя.

Маневренная война с постоянными перемещениями на разные участки фронта создавала своеобразные бытовые трудности. В танке было очень тесно. Все свободные места заполнялись дополнительным боекомплектом для пушки. Дело в том, что штатный боекомплект позволял произвести всего лишь 28 выстрелов. Это было существенным недостатком ИС-122 (плата за мощность пушки), поэтому мы брали обычно еще восемь «выстрелов», т.е. восемь здоровенных гильз и столько же снарядов (пушка была с раздельным заряжанием), размещая их, где только возможно.

У танкистов имелись вещмешки, в которых хранились их личные вещи. Кроме того в хозяйстве экипажа были котелки для пищи, автоматы, противогазы и прочие предметы. Это имущество во время марша из-за тесноты в танке крепилось снаружи к поручням башни. Если приходилось прямо с марша вступать в бой, то танки шли в атаку, обвешанные всем этим барахлом.

Естественно, что во время боя всё висящее снаружи подвергалось воздействию огневых средств противника. Котелки превращались в искорёженные дырявые куски алюминия. Однако, когда после боя, с наступлением темноты, приезжала кухня, мы не оставались голодными из-за отсутствия посуды. Если у армейской пилотки отогнуть борта, то образуется длинный мешок. Как показал опыт, чтобы накормить экипаж танка, вполне достаточно одной пилотки каши с американской свиной тушёнкой. Что касается ложки, то каждый солдат хранит её всегда при себе.

Последний раз наш полк вступил в бой 13 марта 1945 года с исходных позиций у населённого пункта Вессельсхофен. Были взяты города Ланк и Бладиау. Мы вышли к морю. Группировка немецких войск, обороняющих Кёнигсберг, была отрезана от остальной части Восточной Пруссии.

Больше полк не участвовал в боевых действиях. Мы расположились в населённом пункте Барслак, в 4 км юго-западнее Цинтена (теперь Корнево) и превратились из участников в наблюдателей.

Мимо нас по дороге нестройными рядами проходили радостные узники немецких концлагерей, освобождённые Советской армией. Каждая группа шла со своим национальным флагом. Они весело приветствовали нас, размахивая флагами. Наших узников не было — с ними разбирались органы НКВД.

Часто проходили колонны немецких военнопленных. Иногда без конвоя. Колонны вели немецкие офицеры.

На нашей полевой кухне оставалось много еды, т.к. мы питались самостоятельно. Повара охотно кормили как «узников», так и военнопленных, но, по понятным причинам, в разное время. «Узники» ненавидели немцев.

Что касается нас, то, как это ни странно, — ненависть исчезала, как только враг превращался в военнопленного.

Иногда, шатаясь по окрестностям в поисках развлечений, мы сами брали в плен одиночных немцев. Однажды мы набрели в лесу на блиндаж. Кто-то из моих коллег залез в блиндаж и мгновенно выскочил оттуда с криком: «Там немец! Я вошёл — смотрю нога торчит из под нар. Я подумал, что это „мотоцикл“, а нога-то стала убираться под нары». Пригодилось моё знание немецкого языка. Я приказал немцу выйти из блиндажа. Перед нами предстал мальчишка в солдатской форме, бледный от страха. Он всё время повторял: «Пожалуйста, не расстреливайте меня!» Я успокоил его. Мы отвели пленного в полк и сдали начальнику караула.

Вечером меня вызвали в штаб. Там сидела большая группа офицеров и наш пленный «Фриц». Он был весел, потому что его не собирались расстреливать. Я был нужен в качестве переводчика. По просьбе офицеров немец рассказывал о себе, о семье, показывал фотокарточку невесты, пел немецкие песни, даже исполнял народные танцы, и т. д. Одним словом, все веселились. Позднее немца с оказией передали в лагерь военнопленных.

Интересно, что немцы совершенно не применяли партизанских действий. Когда мы, вступив на территорию Германии, впервые ночевали в немецком доме, то, кроме нескольких часовых, циркулирующих открыто у дома, выставляли ещё секреты, замаскированные в кустах. Оказалось, что всё это излишне. Часовым надо было опасаться больше всего своих поверяющих из штаба. Можно предполагать, что по мнению немецкого командования воевать должна только армия. Нам это было нб руку.

9 апреля 1945 года капитулировал гарнизон Кёнигсберга, но Восточно-Прусская операция продолжалась: не сдавался портовый город Пиллау (ныне Балтийск), через который поддерживалась связь по морю с остальной частью Германии.

Цитата из моей записной книжки от 11 апреля 1945 года: «Ночь тёмная. Северная сторона неба освещена заревом. Над Пиллау висят „фонари“. По временам доносятся звуки разрывов. Два дня назад почти беспрерывно дрожали стёкла: шли бои за Кёнигсберг».

25 апреля 1945 года город Пиллау был взят нашими войсками, и Восточно-Прусская операция была завершена.

Цена этой операции для нашего полка была такая: из 84 человек офицеров и сержантов, входивших в состав экипажей, когда мы стояли в Литве, уцелели меньше 10 человек (точное число не помню). Общие потери были гораздо больше. Ведь гибли не только танкисты первого состава, но и те, которые приходили им на замену из пополнения.

Среди погибших были мои близкие друзья.

Это Володя Островер, лейтенант, командир танка. Интеллигентный молодой человек, никогда не ругавшийся матом. С ним было интересно разговаривать на любые темы — не надо было подстраиваться под уровень развития. Над ним добродушно подшучивали: «Ты плохой еврей. Настоящие евреи уехали в Ташкент, а ты тут воюешь».