Владимир Соколов - Я ничего не придумал

На берегу реки стихийно возник рынок, куда женщины из окрестных деревень приносили на продажу молочные продукты, яйца, овощи, фрукты и, конечно, самогон. Расплачивались либо деньгами, либо «трофеями», привезёнными из Германии. Это могли быть отрезы ткани, женские туфли и прочие вещи. Так что можно было не только искупаться, но также выпить, закусить, а потом и вздремнуть в тени под дубом.

Всё было чудесно, пока не начали проявлять себя, скрывавшиеся в лесах бандеровцы. Наших офицеров отпускали по воскресеньям в Ровно для развлечений. Многие из них обзавелись там подружками. Среди офицеров был командир танка лейтенант Заливной. Однажды он отправился в Ровно и не вернулся в полк ни вечером, ни утром следующего дня. Из городской комендатуры Ровно командиру полка поступила телефонограмма о том, что лейтенант Заливной ранен и находится в госпитале. Командир полка с несколькими офицерами отправился в Ровно в госпиталь. И вот что выяснилось со слов самого Заливного.

Однажды он возвращался вечером из Ровно. Его обогнал и остановился «Виллис» с офицерами. «Товарищ лейтенант, садитесь в машину, мы вас подвезём». Когда он сел в машину ему скрутили руки за спиной, надели на глаза повязку и пригрозили пристрелить, если он попытается сбежать. Ехали долго. Его привезли в лесной лагерь бандеровцев, сняли повязку с глаз и привели в штаб. Там его допросили и предложили, поскольку он украинец, работать на ОУН — Организацию украинских националистов, которую возглавлял Степан Бандера. Чтобы сохранить жизнь, лейтенант подписал бумагу о согласии сотрудничать с ОУН. Его предупредили, что если он сообщит о случившемся в НКВД, то это станет им известно (у них, якобы, везде есть свои люди) и он будет казнён. То же самое ожидает его, если он попытается уклониться от «работы» и не будет выходить на связь. С повязкой на глазах его вывезли на знакомую дорогу и отпустили.

Напуганный и запутавшийся лейтенант вернулся в полк и никому ничего не рассказал. Пропустив два воскресенья, он к третьему воскресенью осмелел и поехал в Ровно, чтобы навестить свою подругу. Перед тем, как лечь в постель, он снял ремень с пистолетом и положил его на стул рядом с кроватью. «Подруга» попросила разрешения посмотреть пистолет. Он разрешил. Она разрядила всю обойму ему в живот и скрылась. Соседи слышали выстрелы, но до утра боялись выйти из своих комнат, а утром сообщили о случившемся в комендатуру. Лейтенант Заливной умер в тот же день.

Мы усилили охрану лагеря. Помимо часовых в парке боевых машин был дежурный танк с экипажем, постоянно находящимся внутри танка.

Были и другие случаи убийства военнослужащих. Бандиты носили форму советской армии, поэтому, даже случайно столкнувшись с ними в лесу, опознать их было невозможно.

Мы участвовали в прочёсывании лесов. Как-то утром нам было приказано под звёздочки на пилотках подложить кусочек белой бумаги. Потом нас построили в цепь, и мы прочесали лес на глубину десять-пятнадцать километров. Всех людей в форме советских военнослужащих, но без бумажки под звёздочкой, было приказано задерживать. То же происходило и в других частях. Никого мы не поймали.

В сельских районах Ровенской области никак не могли установить советскую власть. Приезжало из города начальство, проводило выборы председателей сельсоветов, привозило участковых милиционеров. Через день-два этих местных представителей советской власти убивали. Приезжали из города следователи в сопровождении отряда милиции, но найти убийц не могли. Снова выбирали председателя. Снова назначали участкового. Результат был тот же. Так и жили сельские жители без местного начальства. Население поддерживало бандеровцев, обеспечивало их питанием. Не исключено, что некоторые жители днём были мирными крестьянами, а ночью — бандитами. Как я узнал позднее, советская власть в этих местах была установлена после того, как все жители были перемещены куда-то в Россию, а сюда переселены наши крестьяне.

Так мы жили до тех пор, пока в конце июля не поступил приказ снова погрузиться в эшелон, чтобы следовать к новому месту дислокации.

1 августа 1945 года мы прибыли в город Проскуров на Южном Буге (в 1954 году Проскуров был переименован в Хмельницкий). Шла реорганизация армии для мирного времени. Мы перестали быть отдельным полком и вошли в состав танковой дивизии. Нас разместили в Раковском военном городке, расположенном в нескольких километрах от Проскурова, где находился штаб дивизии. Жили мы теперь в казарме.

Люди остались теми же, соответственно сохранились и взаимоотношения. Те офицеры, которым предстояло оставаться в кадрах армии, желали поскорее избавиться от нас, фронтовиков, т.к. от них требовали восстановления уставных взаимоотношений с сержантским составом и ужесточения дисциплины, а с нами это практически было невозможно осуществить. Пока нас не демобилизовали и не набрали новых людей, нельзя было перестроить армейскую жизнь.

Так что мы жили по-старому. Самым ярким впечатлением от пребывания в Проскурове было обилие фруктов. Никогда больше в жизни я не ел столько фруктов и ягод. Не говоря уже о том, что год был урожайный, жители деревень не имели возможности продавать фрукты, так как еще не были восстановлены нарушенные войной транспортные связи с другими регионами страны, а здесь у каждого был свой сад.

Приходишь в деревню и спрашиваешь у хозяйки: «Можно у вас купить вишни?» А она отвечает: «Да берите сколько хотите, только деревья не ломайте». Заходишь в сад, а сапоги по щиколотку утопают в опавших абрикосах. Местные жители гонят из абрикосов самогон, чтобы добро не пропадало. Я перепробовал все фрукты и ягоды и даже научился различать сорта. В конце концов, я остановился на грушах. Грушу, сочную и мягкую, такую, что когда её откусываешь, сок течёт по подбородку, можно есть в любом количестве. При этом не наступает насыщения и удовольствие длится бесконечно. Не то, что яблоки, от которых возникает тяжесть в желудке.

Не пренебрегали мы и возможностью выпить самогоночки. Однажды мы с Серёгиным хорошо «посидели» вместе с хозяином за столом, поговорили о том о сём и в самом благодушном настроении отправились домой. Вдруг на деревенской улице появляется какой-то младший лейтенантик, совсем мальчишка, и начинает к нам придираться. По-моему, он тоже был под хмельком. Мы пытались уговорить его мирно разойтись, но он всё больше распалялся и даже потребовал предъявить увольнительную. Это переполнило чашу терпения Серёгина, и он неожиданно ударил его кулаком. Лейтенант потерял равновесие и упал, а мы дали дёру.

На другой день, на утренней поверке, командир полка объявил перед строем: «Вчера два пьяных негодяя осмелились поднять руку на боевого офицера…» Я посмотрел на Серёгина — он стоял бледный. Я, наверно, был не лучше. Но вскоре всё выяснилось, что речь шла о происшествии в соседней части. У нас отлегло от сердца.