Егор Парфенов - Мой Совет

С крошечным перевесом я ее обошел. Обошел принципиальную председательшу. Наверное, этого бы не произошло, будь она на грамм менее принципиальной. Почему? Замдирка очень меня не хотела. Наверно, потому что не знала. А раз не знала, значит не имела рычагов влияния. Как с меня спрашивать? (На тот момент она была хозяйкой, к которой по субботам захаживают в гости. Неудивительно, ведь все заседания шли в ее кабинете). Завуч не хотела терять контроль и поэтому тянула руку за «проверенную» председательшу. И если бы не железная воля последней — все пошло бы иначе. Глава Совета повела себя как настоящая глава и не засчитала голос замдирки. «Нонсенс!» — подумали все. «Чудо» — чуть не сорвалось с моих губ.

Конечно, это не чудо. Чудеса необъяснимы, а ее поступок — очень даже. Председательша затеяла написание нового положения ровно для того, чтобы подальше отодвинуть замдирку. Уменьшить ее влияние на решения Совета. И в вопросе выбора директора она тем более не могла прогнуться. Не могла позволить ей вмешаться. Принципы. Получается, они-то и украли у нее победу.

Уже в 8:20, третьего октября, истуканом я стоял на проходной. Вот такие у директора обязанности. А какие они могут быть у ряженного? Я — frontman в синем пиджачке в песочную клетку. Стою, подошла председательша. Сама она — девушка невысокая. Нацепила черные брюки клёш. В общем, женщина-управленец. Прямо «Москва слезам не верит»! Вот так и стоим парой, улыбаемся. Она — шире. Да с ней и здороваются, знают!

Поскольку должность только-только реанимировали, функции ее призрачные. Ты вроде что-то можешь, а вроде и нет. Никто уставов не писал. Полный карт-бланш, простор для эксперимента. В этом и цимус быть первым. Моя задача — решать проблемы. Поддерживать дисциплину что ли. Я ходил по кабинетам во время уроков, которые вели дети. Заходил, здоровался и уходил. Когда было интересно — слушал, задерживался. Редко, когда больше, чем на пару минут. Передо мной не стояла задача улучшить качество урока. Кто я такой? Она в том, чтобы примелькаться. В том, чтобы запомнили. И сейчас, оборачиваясь, я вижу, что это получилось.

Как-то зашел я в класс истории. Две девочки-училки показывали фотографии Великой Отечественной. Они показывали, а дети угадывали год создания. Попал — конфета. Нет — «ну, попробуй еще раз». Как я позже узнал, обе — умняшки. Олимпиадницы нашего Отечества. Одна — вылитая училка. Рыжая, со строгим взглядом и очками, сползающими с носа. Видно было, что вся ее энергия уходила на то, чтобы не ударить в грязь лицом. Она выглядела так, будто докладывает Сталину, а не показывает его фото. Я искренне решил помочь! Выбрал момент и в паузу вставил: «да не волнуйся ты так! Дыши глубже!», и показал дыхательное упражнение. Ее взгляд описать нельзя. Она посмотрела на меня так, будто я только что прилюдно расстрелял ее голышом. Какая-то гремучая смесь ненависти и презрения. Остальные — добро улыбнулись, в том числе и учитель истории, сидевшая прямо рядом со мной, у выхода.

Рыжая стала ненавидеть, а та, другая — любить. Тогда я не умел производить впечатление. Не знал никаких правил самопрезентации и прочей лабуды. Я просто говорил то, что чувствовал. Ярко и бескомпромиссно. Наверное, это и цепляло. Все больше убеждаюсь, что чичвариться — у меня в крови. В общем, к концу этого дня на маня подписалось больше пятидесяти человек.

Вот и у исполнительной власти постоял.

Идя в самоуправление, я пришел в секту. Совет того времени — настоящий узкий кружок. Кружок людей, нашедших себя в рисовании стенгазет. Именно это я и хотел изменить. Поэтому поднял руку. Выдвинул свою кандидатуру на пост председателя Совета Обучающихся.

Помните то, как я первый раз зашел в 3.3? Это было еще тогда, после дежурства нашего класса. Мое дебютное заседание. Первое и поворотное. Под конец председательша сказала о новом положении. Но это было далеко не все. В той главе я умолчал, каюсь.

Она объявила о своей отставке. Не завтрашней, но скорой. С приятным послевкусием я вспоминаю этот миг. Ее слова просто разбудили бабочек, которые с реактивной скоростью военного «МИГа» залетали в моем животе. Вот он, шанс!

Почему она решила уйти? Не знаю. Гипотез много: усталость, приближение ЕГЭ. Все-таки она не воспринимала работу в Совете как работу. Думаю, если на носу экзамен, от которого зависит твое будущее, уже не до кружков. Но уходить тоже нужно красиво, завершив что-то большое и важное. Она думала, что «дело ее жизни» — новое положение. Даже не «дело», а «детище». Девочки всё проецируют на материнство. Даже такие карьеристки. Природа, ничего не попишешь.

Как только мы дописали документ, она начала «собирать вещи». Транзит власти штука не быстрая. Выборы были назначены на следующую субботу. Все развивалось нереально стремительно. В мой первый приход на заседание я был всего лишь дежурным. Ко второму — соавтором нового положения. На третьем — директором, а уже через неделю — выборы председателя.

Всю неделю я не мог думать ни о чем кроме. Говорить ни о чем кроме. Да и жить, наверное, тоже ничем кроме. Я говорю о выборах. О председательстве. Да, я действительно хотел стать главой Совета, главой самоуправления. Но что же будило эту жажду? Тщеславие? Думаю, что да. Но не только оно. Я правда хотел добра. Конечно, эгоистически самовыражаться в этом добре. Получается, я совершенно не Костя Хабенский. Потому, что люблю себя в благотворительности, а не оную в себе. Если продолжать параллель театром и его деятелями, то «любите искусство в себе, а не себя в искусстве» — тоже не про меня. Плохо ли это? Не знаю. Важно ли, почему человек жертвует сто рублей девочке на операцию? Сомневаюсь. Сильно сомневаюсь.

Сегодня согласовывать с властью свое выдвижение — конформизм. Жалкое лизоблюдство. Я сказал председательше, что хотел бы выдвинуться. Почему это не политический подхалимаж? Она не могла мне запретить. Скорее, я просил не разрешения, а благословения. Назначил зум-встречу за пару дней до дня «Х».

Темно, ночь. Она взяла трубку, и я начал проповедь про парламентаризм и самоуправление. С каждым моим словом краска сползала с ее лица. Некогда розовые щеки превратились в мраморные блюда, а озорные глазки — в тревожные пуговички. Как и замдирка, председательша меня не хотела. Наверное, ее пугала моя радикальность. Моя политизированность. Совет она видела ламповой тусовкой. Да, независимой. Но тусовкой. Я прочитал это, увидел искру неодобрения в глубине ее глаз. «Стоп» — сказала она, прекратив мою ночную речь. «Я скажу тебе прямо… Я не вижу тебя на моем месте». Ожидаемо, но от этого не менее больно.

Продолжательницей своего дела она считала девочку-одуванчика из гуманитарного класса. Ходячую доброту, чуть ли не с гнездом колибри в волосах. Короче, самая настоящая Белоснежка, на фоне которой я — конченный гном. Но у этой девы не было амбиций. Не было хребта. Не было совершенно ничего политического. Наверное, из-за этого выбор и пал на нее.