Егор Парфенов - Мой Совет

За две лиры лицей хотел, чтобы я ушел. Но я был готов к компромиссу, был готов меняться. В итоге, Революцию продали за две с половиной…

Прозвенел мой последний звонок. Конечно, он был не только моим. После этого лагерного дребезжания, все, как один, выбежали из надоевших кабинетов. В тот день я не побежал.

Человек — самое одинокое существо во вселенной. Он рождается и умирает в одиночестве. Наедине с собой. И переговоры, надо сказать, ведет тоже один. Их — сто двадцать, а я один.

Один я спустился на третий этаж, плывя по реке чужих спин, что текли по-расписанию. Текли домой. Я же тек к 3.3, чтобы как-то спастись от сложившегося водоворота протеста. Тек на переговоры.

Тела пришедших революционеров стадно переплетались в клубок. Со всеми говорить нельзя, да еще и не все могут.

— Кто главный? С кем общаться? — спросил я. Клубок начал шевелиться, и стало видно двух пацанчиков, идущих мне на встречу.

— Мы! С нами говори! — произнесла парочка заговорщиков. Одного вы уже знаете: рыжего умника, но коммуниста. Он шел первым. За ним — китайская палочка для суши. Долговязый древесный прут, называемый человеком. Не скажу, что совсем бревно, свечку не держал. Подал голос именно он, да еще какой! Низкий, бархатный бас, обволакивающий все на свете. Рыжий просто кивал, потому что заикался. А у второго был божественный голос: низкий, бархатный бас, обволакивающий все… На свете.

Мы уединились в кабинете, я не пустил даже зама. Тот хотел, но переговоры — штука интимная. Одинокая. Революционеры сидели вдвоем, дополняя друг друга. Говорили мы долго, и под конец договорились. Все вышло так, как я думал: Революцию продали. Не дороже двух с половиной.

Люди любят убивать за идеи. Христианство, нацизм, демократия… Хлебом не корми, как любят.

Демократия пару раз свернула не туда. И в конце концов, как говорил Черчилль, стала лучшей формой правления среди худших.

Первый поворот — коренной. «Демос» — есть полноправный народ. А «плебс» — толпа. С течением времени власть народа превратилась во власть толпы. Думаю, что не нужно объяснять, почему это плохо. А кто-то еще спрашивает, зачем учить филологию!

Второй заключается в представительстве. В колыбели мировой демократии — Афинах — все решения принимались народом напрямую. Знать физически съезжалась на главную площадь и голосовала за установку древнегреческих лавочек. С ростом популяции и подменой «демоса» на «плебс», площадь перестала справляться. Стало тесно. Тогда и выдумали разрушительную представительную демократию.

Я хотел строить парламент, а значит, представительную демократию. Но тоже свернул не туда. Вместо открытой площадки, отстаивающей интересы школьников, получилось то, что получилось. То, что я описал в «Раскаянии». Возвращение к истокам и стало результатом моих переговоров. Я предложил физ-матам обширную демократизацию. Разворот к людям, который выведет Совет из кризиса. Они согласились, и мы ударили по рукам. Юношеские рукопожатия — самые крепкие.

В первый день зимы по Юлию, но не по Архангельску, я решил исправить все. Провести главную реформу, которая потребовала спартанского мужества. Реформу по признанию ошибок: «новую демократическую политику».

В 20-е, в уже размякший от сифака мозг Ленина заглянул здравый смысл. К этому времени «военный коммунизм» разорил страну. Уничтожил крестьянство, а значит, будущее. Надо признать, что в этот смертельный момент мужество вождя не подвело: Ульянов признал свою ошибку. Он понял, что построить коммунизм в нынешнем положении — невозможно. «НЭП — это всерьез и надолго, но не навсегда» — написал он. Что ж, НДП, как я надеялся, навсегда.

НЭП стал спасением для страны. «Новая экономическая политика» обеспечила самый интенсивный рост в России за всю ее историю. Потому, что государство повернулась лицом к человеку. Стало не выжигать, а поощрять предпринимательство. То есть то, что было несовместимо с идеями Ленина. Но он пошел на это, и правильно сделал. От меня не требовалось предавать свои идеалы. Лишь вернуться к истокам.

В чем суть НДП? В демократизации. Будет намного понятнее, если вы прочитаете сам документ. Его я опубликовал в конце книги, вместе с парочкой других интересных бумаг. Я их порой не упоминал, но подразумевал. Поэтому мою книгу нужно читать с конца.

Все проглотили НДП. Замдирка поняла, что это выход. Революционеры поняли, что это выход. Совет понял, что это выход. Не понял только один человек — мой заместитель. Тот милый понторез, о котором вы уже, наверно, успели забыть. А не стоило, ведь все что я делал, сопровождалось его присутствием. Его оценкой и влиянием. В истории принято недооценивать заместителей. Принято воспринимать их как ведомых, но это фатальная ошибка. Номер два каждую минуту думает, как стать номером один. И чем ближе он подбирается к цели, тем сильнее становится это жгучее желание. Все знают, как это бывает с диареей. Чем ближе ты к фаянсовому другу, тем тяжелее обходится сдерживание. Поэтому так много грязных туалетов.

Зам (дальше — З.) не любил демократию. Он считал ее проявлением слабости. Еще он не любил женщин-управленцев. Он считал это проявлением глупости. Он любил сталинский ампир.

Демократия по Заму — неэффективный механизм принятия решений. Это правда. Китай подавил восстание собственного вируса много легче, чем Соединённые Штаты. В ситуации кризиса Автократия нокаутирует Демократию. Но что, если сменить парадигму восприятия и убрать ринг? Разобрать и выкинуть на помойку. Что тогда? Демократия победит не воюя. Она победит живя. Ее выберут люди. А автократия умрет, как это было и всегда будет. Автократия умирает с завидной регулярностью, например, в Латинской Америке. Умирает и воскресает, как феникс, живущий по будильнику. А люди страдают, закрученные в кровавом танго хунт и революций.

Школе нужна демократия, потому что она нужна стране. Я долго пытался засунуть это в голову З., но там не было места. Все секретеры и антресоли зама забиты были подростковым тестостероном и личными амбициями. «Перевоспитаю» — думал я. Как же я ошибался.

Наше хрупкое равновесие расколол Вотум. «Парфёнов подставил меня!» — все, что было в его голове. Конечно, петиция была написана против меня. Но формулировка гласила: «Мы требуем отставки руководства Совета Обучающихся». А значит, его крови тоже хотели. И совершенно неважно, что привеском.

После того кризиса З. начал воспринимать меня как ржавую гирю, привязанную к его ногам. Я тянул его на дно, периодически до трупности натирая ляжки. Собственно, трупом он меня и считал. Трупом политическим. «Парфенов — штопаный контрацептив!» — думал он. А значит, НДП — попытка утопленника выплюнуть воду из легких. Не более.