Егор Парфенов - Мой Совет

— Совершенно нормально, что людям не нравится, когда в их жизни что-то меняют. Особенно, без их прямого разрешения .Но менять то нужно! И мне кажется, что в этом смысле я иду по пути Петра, а не Сталина.

— Нет, ты больше похож на Сталина. — иронично сказала она. — Для всех лицеистов, ты — Сталин, незаконно взявший власть. И уж никак не Петр Первый.

Ястребом обрушилась на меня замдирка. Появилась из ниоткуда, как настоящая хищная птица. Ее ареалом обитания были все кабинеты и переулки лицея. Поэтому не было ничего удивительного в том, как ловко она вылавливала всех, кто был ей нужен. Сегодня был нужен я. И, как вы понимаете, я не горел желанием встречаться с ней. Так что я, будто мышка-полевка, прятался в норке, избегая встречи. Безуспешно.

Вчера, в день вотума, у нее был выходной. То есть, она не видела и бита той вакханалии, что творилась в ее «вотчине». А именно так она и относилась к лицею. Это, на самом деле, скорее хорошо, чем плохо. Она искренне любила школу и заболтались о ней так, как умела. Были и перегибы. Но уж лучше гореть и обжигаться, чем хладно высиживать смены.

Повторюсь: все, что происходило в школьных стенах, она воспринимала на свой личный счет. Если Совет сделал праздник, значит и она сделала. Если Совет поливают помоями — она достает рыбью чешую из причёски и идет разгребать. Тот день как раз стал «санитарным».

— Егор, что у нас происходит?! — вскричала она, вцепившись ястребиным маникюром мне в плечо.

Мне пришлось рассказать все. Конечно, 50% моей речи были о том, что «все уже под контролем и переживать не о чем». Учителя, видимо, накрутили ее по телефону. Женщины в возрасте становятся очень впечатлительными. «Бунт! Революция!» — кричали они в трубку. Готов спорить. Вот замдирка и бросилась разруливать.

Моих утешений явно было мало, ведь «эти „подлецы“ нанесли такой удар в спину!» «Но почему они так поступили? Почему?» — она не находила ответа. Ей правда было непонятно, почему в ее «семье» сын пошел на отца, а брат — на брата. И тут я подобрал ключик, нашел понятное объяснение. Личная неприязнь. Уж ей то не нужно было объяснять, что это такое.

Наверное, больше, чем меня, в лицее ненавидели только ее. «За что?» — спросите вы? Да за все! За нереальную яркость, эксцентричность и харизму. Ну и за то, что к ним прилагалось: снобизм, едкость и истеричность. В этом смысле, она была идеально сбалансирована. Каждое ее достоинство оттенялось его отсутствием. Деспотичность, склочность — все это было, но было и другое: жест и характер. Она могла раздавить или вознести одним словом, да еще и при всех. На публике.

Я ее уважал. Большинство презирало. И думало, что за дело.

— Ну Вы же видите, что это чушь! Пустышка! Ноль конструктива! — пытался убедить ее я. — Все эти проблемы уже решены неделю назад, на прошлых заседаниях! А некоторые обвинения — просто ложь! Взять хотя бы собак.

— Да, но сто двадцать подписей, Егор! Сто-двадцать! Это же не шутки.

— Ну Вы же знаете, как это бывает: друг попросил, ты расписался…, да половина даже не успела прочитать эту бумажку целиком! А другая половина просто ненавидит меня. Я их раздражаю. Вот и подписали!

— Я понимаю… Но с этим надо что-то делать! — она остановилась на секунду, переводя дыхание — Нет, чтобы прийти и поговорить. Зачем сразу петицию?! Эту грязную бумажонку, еще и у меня за спиной. Ну ничего, я разберусь! — Былой гнев ушел, и его место заняло что-то пострашнее: ледяная решимость. Меня напугало «Я с ними разберусь», как напугало бы любого на моем месте.

— Может не стоит? Я постараюсь замять… Мы уже договорились о переговорах (благодаря той блондинистой лисичке, что была их «связным»), так что на днях я встречусь с «революцинэрами» и потолкую. Все новые и новые волны моей аргументации разбивались о ее гранитный лик, потрескавшийся от горести и грусти лет.

Я понял, что между нами, что-то изменилось.

Вся эта часть — работа над ошибками. Попытка ответить на вопрос «как все дошло до этого?». До вотума, до травли, до позора.

Оттолкнемся от того, что я обещал:

а) Демократия. (Понятие, что тянется ничуть не хуже чулков на целлюлитных ляшках).

б) Самоуправление.

в) Парламентаризм.

г) Инициативность. Вернее, поощрение таковой.

То, что получилось:

а) Аристократия. (Теоретически — власть лучших. На практике же — немногих).

б) Самоуправление. Ну, собой и другими я управлял самостоятельно.

в) Парламентаризм. То немногое, что действительно получилось. Совет стал местом для дискуссий. В том числе и неудобных. В том числе и для меня. Заседания растягивались на два часа, не теряя риторической плотности и ритма. Ничего не берется из неоткуда. И Вотум стал «Вотумом» тоже не просто так. Зерно восприятия Совета как парламента лежало даже в теплом перегное мозгов заговорщиков. Иначе «Вотум» был бы обычной «петицией», а не традиционным актом британского парламента.

г) Нижняя инициатива. Тоже получилось, правда, с другим знаком. Революции — движения нижние, я бы даже сказал, «донные».

Примерно так я рассуждал тогда. Кто-то назвал бы это оптимизмом, кто-то наивностью, а кто-то — идиотизмом. Наверное, все это верно. Но думать как-то по-другому я не мог, как не может человек опустить руку в раскаленное масло фритюрницы ближайшего Мака. Такая система координат оберегала меня и мою душу от дантовской фритюрницы, что называют «правда».

Но со временем остывает все: и сердца, и даже вечные огни. Поэтому только сейчас, находясь наедине с собой и коренными москвичами-тараканами, проживающими в моем общежитии, я готов опустить руку.

Я изрядно нагнал пафосу, но все сильно проще. Потому что правда. На свете нет ничего проще правды, и ничего вычурнее лжи. Но есть одно исключение — поэзия.

Вернемся к правде: в том, как ко мне относились, был виноват я сам. Никак не общество. Стоит ли винить пчел за искусанные щеки и распухшие веки? Конечно, нет. Эти пчелы отреагировали так, как отреагировали бы любые пчелы на их месте в любой точке мира. А то, что совать руки в улей — чревато, нужно было знать. Не знаешь — сам дурак, а не пчелы. Я не знал. А потому, пришел к власти и обделался. Власть взять — много проще, чем удержать. Спросите мумию товарища Ильича.

Пойдем по списку:

— Я сокрушительно победил на выборах и подумал, что легитимен для всех. Что имею право реформировать и менять целую школу. Черта с два. Меня выбрало полтора фанатика, в сравнении с махиной лицея. Я стал главой Совета — в тогдашнем общем понимании — кружка по интересам. А вовсе не главой школы или призрачного самоуправления. Призрачного, потому что нереального. В глазах общественности все мои нововведения — выдумки никому не известного, нелегитимного выскочки. Поправку на этот ветер я не сделал.