Анатолий Мосин - Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2

— А колхоз крепкий был?

— Не. Управители никуда не годные попадали. Только и знали зорить. Ни порядка, ни рассудка. На дрова пустили новый пятистенок штукатуренный! Подумали бы: все-таки жилье. Какую церковь сломали! Колокол тремя тройками был привезен. Как зазвонит — и в Вязовке слышно, и в Осыпи. Еле разбили ее, кирпич нарушили. Лучше бы хоть магазин сделали. Отец Василий хороший был, кроткий. Увезли его чекисты.

— Письма с фронта получали?

— Ни одного. Похоронка пришла из-под Новоград-Волынского. Ездила я туда после. На черной доске много фамилий. Третьим мой, Вертипрахов Николай Фадеевич. Я убивалась сильно. Женщина подошла, посоветовала к священнику сходить, дорогу показала. Батюшка собрался быстро, молитву на могиле прочел, полегчало мне.

— В этой избе с войны и живете?

— Нет, и на горе жили, где тополя, и в улице. В одном дому сосед-пьяница попал. А другой дом недавно сгорел.

— Как же так, отчего?

— Думаю, от электра. Я ушла утром по хлеб, закрыла. Пошло от угла, с улицы. Дрова загорелись. Поджигать меня не за что, я ни с кем не ссорилась, никто на меня зол не был. И баловать некому — пацаны в школе на уроках были. Я сколько раз электрикам говорила: у меня бывает замыкание. Ладно, говорят, придем. Все еще идут.

Лида с Валей обе звали меня к себе. Да на чужой стороне умирать неохота. Вот и купила избенку с их помощью.

В горнице у бабы Мани небогато, но чисто. Иконы в переднем углу. Много раз раскулаченная (то властями, то головотяпами), на своей земле кем только не пуганая, хлопочет Мария Федоровна, чтобы поставить храм вместо порушенного. И из тех невеликих денег, что пришлет ей редакция за бесхитростный рассказ, наверняка выделит баба Маня долю на святое дело.

М. Ф. Вертипраховой низко кланяется Римма ПЕЧУРКИНА

с. Афанасьевское

Ачитского района

Свердловской области

Черно-белые листы прислонены к стене мастерской, вознесенной над Нижним Тагилом. Черное и белое в мире — это беда и радость, жизнь и смерть, любовь и ненависть.

Все окна, выходящие в каменный колодец двора, темные от сна. А из одного снопом бьет свет, освещая черное, угловатое, зловещее тело крытого грузовика. «Черный ворон». В его присутствии даже сам белый свет становится символом беды. Сейчас из этой освещенной квартиры выведут человека и «ворон» снимется с места. Деревья проводят его, в ужасе вскинув обрубки ветвей.

— Это наш ленинградский двор, — говорит Михаил Васильевич Дистергефт, автор графической серии «В те годы».

Осмотревшись в его мастерской, в его и Элеоноры Павловны квартире, испытав тихий, благоговейный восторг перед отшлифованной годами красотой этой пары, я вдруг увидела в рисунках то, чего не могла заметить раньше.

Да это же она, Элеонора Павловна, Лора, совсем юная, упрятанная в платок и уродливую телогрейку, согнувшись от тяжелого груза, бредет по занесенной снегом каменной пустыне. «Несущие уголь». Они идут из угольного разреза, где двенадцать часов отработали на морозе и ветру, а попутно (ни шагу без пользы для производства!) доставляют топливо в промороженный барак.

А здесь она, Лора, еще девочкой, стоит с матерью в длинной очереди к тюремному окошку, чтобы услышать о судьбе отца: сослан без права переписки. А здесь он сам, Михаил Дистергефт, сидит, опустив лицо в ладони, пока бравый начальник в военной форме читает указ Верховного Совета СССР о вечном поселении депортированных народов. И тот же, дистергефтовский, высокий лоб мыслителя у человека, навсегда затихшего на каменном углу подвала. А рядом палач, прислонившись к стене, опустил пистолет. Он устал на работе.

— Мы несем это в себе как данность. От судьбы. От рода, — говорит Михаил Васильевич.

Они росли далеко друг от друга: он — в Ленинграде, она — в Ирбите. Но было, конечно, общее в том, чем они жили и дышали.

Сын инженера-судостроителя, Миша впитал в себя линии, звуки, краски великого города. В Академии художеств, куда он поступил учиться, сама Анна Петровна Остроумова-Лебедева, знаменитый мастер акварели и графики, приходя в мастерскую, поглаживала его по стриженым ежиком волосам: какой талантливый мальчик! А он недовольно уворачивался от этого «державинского» жеста: хотел творить без помех и чувствовать себя не мальчиком, но мужем. Потом отца арестовали. Михаила взяли на фронт. Но ненадолго. Отозвали. Отправили в тыл. В зону.

У Лоры дед и отец были пивовары. В их доме водились кружевные салфетки, альбомы с застежками, рояль и хорошие книги. Только одного этого хватило бы семье Гронвальдов, чтобы быть обреченной. А тут еще немецкая фамилия. И слишком разговорчивый дед, который рассказывал людям, присевшим с ним рядом на скамейку у дома, какое замечательное пиво варил он когда-то на своем заводе. Конечно, пролетариату нужно хорошее пиво, и старый Гронвальд хвалился не столько своим заводом, сколько своим умением. Но какие опасные это были разговоры!

Все же ему посчастливилось умереть своей смертью. Его сыновьям — не довелось.

Два обыска, два ареста — отца и дяди — с интервалом в год, пришлось пережить Лоре. Потрясенная, ослабевшая, она надолго, на годы, погрузилась в тяжелый, необъяснимый недуг. Лихорадка — от запредельно низкой температуры к запредельно высокой — отнимала последние силы, не позволила учиться в институте.

Но в Карпинске, куда их привезли в телячьих вагонах в морозном ноябре 1942 г., им полагались только «прямые» работы. Расштыбовщица. Из угля, который движется из забоя по транспортерной ленте, надо выбирать и отбрасывать куски породы. Она схватилась за глиняную глыбу мертвой хваткой. Но сил не хватило, и ее потащило по транспортеру…

А в зоне все было как в зоне: колючая проволока, охранники на угловых вышках. В бараках — железные нары в три этажа. Чем не угодила стране девочка Лора, игравшая по памяти «Времена года» Чайковского и мечтавшая стать инженером-металлургом? Чем не угодил отечеству талантливый юноша Михаил?

Однажды до Лоры дошел слух, что поблизости появилась новая зона, что там тоже есть немцы. Она еще не ведала страшного смысла слов «без права переписки». И сумела передать за соседнюю «колючку» записку: нет ли среди вас Павла Гронвальда? Поступок был отчаянно смелым, но судьба ее хранила — пришел ответ, который она пыталась прочесть в темном коридоре барака. И тут ее обнаружил кто-то из обитателей мужской комнаты, предложил: зайди к нам, у нас светлее.

Ответ разочаровал ее: в соседней зоне отец не отыскался, там были другие немцы. Пленные. Но она шла к свету. И увидела его. Он пролился ей навстречу из глаз высокого, худощавого юноши.