Анатолий Мосин - Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2

— Он был очень бледный. Было видно, что он болен. И глаза какие-то особенные. Глаза измученного человека.

Его рассказ так похож:

— Я ее давно заметил. Такую стройную, легкую. А когда она заболела и лежала в каморке, где ее мать, старшая техничка барака, хранила всякое казенное имущество, я постучал в дверь и спросил, не могу ли чем-нибудь помочь.

Ну чем он мог ей помочь? Какие дворцы-терема подарить? У него и куска хлеба не было. И тогда он предложил ей… книги. Как она обрадовалась этому! Ведь она не держала книг в руках уже полтора года!

А откуда у него взялось такое немыслимое право — переступать порог библиотеки? Дело в том, что на тот момент были уже замечены и востребованы его художественные способности. Начальству особенно нравилось, что рисунки угольных разрезов были не только красивы, но и точны, что картина угледобычи по ним «читалась» лучше, чем по чертежам.

Первой его «мастерской» стал дощатый сарайчик на территории разреза. Затем — подвал в клубе горняков. Главное — пропуск, выданный Дистергефту, открыл перед ним ворота зоны. И он смог носить Лоре книги, которые помогли ей встать на ноги. Но дело было не только в книгах.

— Господи, кому здесь, в зоне, я была нужна, кроме мамы. А тут появился Миша, читал мне, играл на домре…

Потом ее списали по болезни с «прямых работ», устроили в больницу. И она, бегая с саночками в аптеку за лекарствами, могла забегать в клуб и даже сыграть ему на рояле.

К Новому году они приготовили друг другу подарки. Небольшой, размером с открытку, портрет Пушкина. Небольшая подушечка в белоснежной наволочке, с вышитыми гладью инициалами «М. Д.». О, какими богачами чувствовали они себя в этот момент!

А в новогоднюю ночь Шарлотта Фердинандовна, соседка по третьему этажу барачных нар, подбила Лору на гаданье. Надо было положить под подушку ключ и ждать, кто этим ключом откроет ее двери.

Да откуда же у нее ключ? Не от барака же! В той бельевой каморке вместо ее матери хозяйничала уже другая техничка. И тут Лора вспомнила про запор от ящика с больничной картотекой, про штырек такой, который условно мог бы сойти за ключ.

И она увидела себя в подвальчике-мастерской, и услышала знакомые шаги… Впрочем, чему удивляться. Ведь снится тот, о ком думаешь.

А до свадьбы было еще далеко, и зона снова и снова испытывала их любовь на излом. Однажды ее обидели при нем грубым словом, свой обидел, товарищ по несчастью. А любимый не заступился. Она ушла и считала, что все кончено.

Это не было случайной размолвкой. Гол как сокол, нездоров и несвободен — как боялся он своей любви и как стремился к ней! Через неделю пришел к больнице, стукнул в закуржавевшее окно, вошел и сказал:

— Я без тебя не могу.

Однажды осенью он попросил ее принести паспорт. Ей посчастливилось раньше многих получить этот документ. А у Михаила была только справка. Он окинул взглядом невесту: сапоги, телогрейка, паспорт в обветренных руках. И не сдержал усмешки:

— Куда разбежалась?

Тут она действительно разбежалась. Он едва догнал ее и чуть не волоком тащил до загса. Коля Гирш, начальник рабочей колонны, получив разрешение на поездку к русской жене, оставил Дистергефтам свою комнату. Медовый месяц кончился быстро. И снова тот же барак, комната на восемнадцать человек. И он, Миша, девятнадцатый, законный муж, но незаконный жилец, тихая ночная тень.

Ему не раз доведется пережить эту унизительную роль. В Свердловске оформлял в горном институте выставку своих (с соавтором) работ. Ею хвалились, на нее водили гостей, вплоть до делегации английских тред-юнионов. А авторы рисунков и живописных полотен, с благословения ректора института, прятались в студенческом общежитии от ночных проверок.

И все-таки, видимо, хранила их любовь какая-то добрая сила. Вывела Элеонору, когда она заблудилась в снежной круговерти. Спасла Михаила, когда люди в форме пригласили людей в рабочих робах за общий стол, а потом сдали их «органам» за недозволенные разговоры. Элеоноре Павловне удалось уговорить мужа: если любишь меня, не ходи…

Через год родился сын. Они уже жили за пределами колючей проволоки, но регулярно ходили отмечаться в списках. Колючая проволока жила как бы и в них самих еще долгие годы. Только подумать: им и сегодня немного странно видеть, что сын их ездит с лекциями по заграницам, что его друзья и коллеги без запинок произносят трудную фамилию Дистергефт.

Дальше судьба привела их в Нижний Тагил. Михаил Васильевич экстерном закончил здесь училище прикладного искусства. Не Академия художеств, но все же… А добрый северный ангел-хранитель будто перелетел за ними следом и парил над Тагиллагом, над их семьей, их делом, которому они посвятили жизнь.

Конечно, их не раз ударят подозрительностью, тупой злобой. Но не прорвутся в круг, очерченный их любовью. Свидетельства тех лет — шутливые рисунки Михаила Васильевича, посвященные Элеоноре Павловне. В роли директора музея изобразительных искусств и хозяйки дома она стремительна, как волчок, и многорука, как бог Шива. Вяжет, гладит, вышивает, реставрирует живописные полотна, пишет, читает лекции, звонит по телефону. А в окно смотрит солнышко, в очертаниях которого проглядывают знакомые буквы «М. Д.».

Оно светит уже полвека — и в дождь, и в стужу. И над лагерной зоной, и над тесной комнаткой в частном доме, и над квартирой в центре Тагила.

К золотому юбилею их совместной жизни его попросили подготовить выставку. Он включит в нее и те три новых листа, в которых обрели лицо три заповеди из лагерной прозы Варлама Шаламова: не верь, не бойся, не проси.

— Мы это несем как давность. От судьбы. От рода.

И все-таки стоит сказать спасибо их нелегкой судьбе. За то, что доставшуюся им «данность» они несут вместе.

Первый снег третьей военной зимы лег на Нижний Тагил и его окрестности, сгладил «лунный пейзаж» глиняного карьера, четко прорисовал трубы, заборы, бараки кирпичного завода. Резко обозначились грани между белым и черным, между осенью и зимой, между жизнью и бедой.

Но все-таки этот день в длинной их веренице был одним из самых светлых. Пауль Рикерт праздновал тридцатишестилетие. Вместе с другом и коллегой Борисом Раушенбахом они готовились к этому событию: приберегли остатки гороха и горсть зеленых кофейных зерен. После работы сварили в лаборатории горошницу и кофе, в котелках унесли в барак. Тут выяснилось, что друг приготовил для Пауля целых два сюрприза. Первый — похожая на склянку из-под мази крошечная баночка меда, настоящего алтайского меда, присланного сестрой. Второй — сборник стихов В. Брюсова «Последние мечты», издание 1919 г.