Анатолий Мосин - Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2

«Это поэт моего вкуса и сердца», — сказал Пауль Рикерт. Они пили кофе с медом и читали друг другу вслух уходящие ввысь стихи. Это был настоящий праздник души. А их любимые женщины будто стояли рядом. Прекрасные, верные женщины с символическими именами Вера и Надежда.

Пауль Эмильевич тут же переписал в письмо, отправляемое Надежде Леонтьевне в Свердловск, особенно полюбившиеся ему строки. Среди них — «Три яблока».

Емкое, как жизнь, это стихотворение многое объясняет в личностях Рикерта и Раушенбаха, в тех принципах, которые их сближали. Второй из названных друзей неслучайно кажется вам знакомым. Это имя, с тех пор, как его «рассекретили», все чаще появлялось на страницах печати. Вот краткая справка из Советского энциклопедического словаря издания 1985 г.: «Раушенбах Борис Викторович (р. 1915), советский ученый в области механики, член-корреспондент АН СССР (1966). Член КПСС с 1959. Основные труды по теории горения, управлению ориентацией космических аппаратов. Ленинская премия (1960)». Хочется добавить, что БВР — так зовут его в семье Рикертов — стал академиком, «в свободное от основной работы время» разработал теорию пространственных построений в живописи. Для «Литературки» писал о Булгакове, для толстого теоретического журнала — о тысячелетии крещения Руси…

Впрочем, вернусь к первому имени. И пройду по судьбе Пауля Рикерта, опираясь на его письма и дневники, воспоминания родных и друзей, а также на собственные впечатления восемнадцатилетней давности. И пусть катятся впереди, указывая путь, три яблока из брюсовского стихотворения.

С тридцать седьмого по сороковой год Пауль Рикерт был узником Онеглага, работал на лесоповале. Среди его товарищей по несчастью был один грустный больной человек, тоже немец. В свободное время он вырезал по дереву два барельефа. Орлиный взгляд и бравые усы — «вождь всех времен и народов». Нежный детский овал — любимый сын Фред.

Когда у Пауля закончился срок и он уезжал на Урал, товарищ попросил его:

— Там моя семья, позаботься о них, мне уже вряд ли это удастся!

Рассказывая мне об этом, Пауль Эмильевич тогда с улыбкой развел руками:

— Вот до сих пор забочусь.

Надежда Леонтьевна вошла в комнату, поставила на стол бутерброды и чай, глянула с ласковой укоризной: совсем, мол, заговорил человека.

…В сороковом году он приехал в Свердловск, худой и страшный. Лагерная печать лежала на обветренном лице, на кистях рук с мощными жилами, вздутыми лесоповалом. Надя сбегала за подругой — наедине с этим человеком ей было как-то не по себе… А через пару недель он был для нее самым красивым, самым добрым, наделенным тонким умом и человеческой надежностью высшей пробы.

Она стала его ангелом-хранителем. Когда их снова разлучили, поддерживала его письмами и посылками. Картошка часто доходила мороженой и по вкусу казалась похожей на ананасы.

«Вчера вечером была сильная гроза — очень красивые молнии. Наблюдали за их игрой из дверей избы, сначала с Фредом, затем с Милой». Это — из дневника послевоенной поры. Нет, он не вел их регулярно. Работа без передышки да и положение поднадзорного не располагали к этому. Но иногда летом вместе с женой (она работала в музее) и сыновьями (у Фреда появились младшие братья Игорь и Борис) ему удавалось вырваться за город, на археологические раскопки.

Помню, вздрогнули ряды любителей камня от летучей вести: на Высокогорском руднике должны пойти куприты, красивые минералы с медной основой! И вот в квартире Рикертов мы собираемся «на дело». Пауль Эмильевич стоит у зеркала в толстом свитере, походной робе. Вид задиристый и бывалый.

…С купритами повезло. От крепкого удара геологическим молотком по глыбе железняка обнаружились крупные темно-вишневые кристаллы. О пир богов! В неказистых охристых кусках породы открываются все новые занорыши.

Скоро будет самый благородный, самый справедливый в мире дележ, и лучшие образцы уйдут в городской музей. А пока мы складываем их в опущенный ковш экскаватора. Несем бережно, чтобы положить в отполированный работой железный зев, преклоняем колени.

Кажется, что мы нижайше благодарим это задремавшее по случаю выходных чудище за то, что оно вчера добыло из земли и не побило, не потоптало гусеницами, не отправило в переплавку эту красоту, эти угловатые переспелые вишни. Время от времени мы необузданно орем от восторга, и наш седой патриарх — громче других.

Накануне седьмого ноября Пауль Хальперн (партийная кличка — Рикерт) вместе с товарищами написал на одном из домов в центре Гамбурга пролетарский лозунг. Полицейские попытались его стереть — не вышло. Все-таки Пауль был студентом-химиком и в составе красок разбирался хорошо. Тогда буквы выбили, срубили. Но они стали еще виднее. Когда надпись заштукатурили, она все равно проступала.

Связной подпольного партийного комитета, он был смел и дерзок. И слишком много знал.

Однажды Пауль на велосипеде, как обычно, возвращался из университета к себе домой в берлинский пригород. Было поздно, и мама его, Иоганна Хальперн, конечно, заждалась сына. Но тут из придорожной темноты вынырнул товарищ, тоже подпольщик, и сказал:

— Пауль, фашисты напали на твой след, тебе приказано уходить.

Думала ли Иоганна, что сын вернется к ней почти через четверть века седым, много пережившим человеком, с дурным немецким произношением и красивой русской женой.

Тогда, в тридцать четвертом, он через налаженное «окно» бросился за чешскую границу. Потом была Швеция, морской путь к Ленинграду. Известно, что в начале тридцатых годов в нашей стране сложилась многочисленная колония немецких политэмигрантов. Их судьбой занимался исполком Коминтерна, в состав которого входили Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт.

В Москве Рикерта спросили, где он хотел бы работать. Он назвал Урал. Это слово он впервые прочел шестилетним мальчиком. Отец купил тогда для него на Всемирной выставке небольшую коллекцию минералов. Среди прочих образцов были уральские.

После смерти Иоганны Хальперн некоторые ее вещи переслали в Нижний Тагил, сыну. В составе коллекции тот самый берилл, который проделал фантастический путь из наших краев и обратно, который когда-то позвал Пауля за собой — в минералогическую Мекку, именуемую Уралом. А также и в науку.