Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Иво в форме лесничего, 1950 г.

Иво мечтал стать лесничим. И еще он хотел поехать учиться в Москву. И прошел отборочный конкурс. Однако в Москве ему сказали (советник чехословацкого посольства), что лесничих в Чехословакии хватает, а вот зоотехники очень нужны.

Так он появился на зоотехническом факультете Тимирязевки на одном со мной курсе…

После нашего с Ивой похода в Большой театр он уже не обращал внимания ни на одну из москвичек и на лекциях садился так, чтобы нам видеть друг друга. Наверное, перегляды наши были заметны, потому что Лена Павлова меня вскоре предупредила: старайтесь не выставляться. За вами следят. Меня уже спрашивали…

С курсом на демонстрации 7 ноября 1952 г. Иво и Эля в центре, крайняя справа — подруга Нонна Дробышева, слева — однокурсники, украинцы Иван Гузик и Рая Подвальная

Мы честно старались свои чувства скрыть. Гулять вдвоем не ходили, а только с Нонкой. Она никогда нас не выдаст. С нею встретили и Новый, 1953 год. В 10 вечера мы с ней купили колбасу, булки, варенье. Потом помчались к Большому театру. Там ждал нас Иво. Он в своем сером пальто без ватной подкладки съежился весь от мороза. Хотя сказал, что ему не холодно. Побежали втроем за шампанским в Елисеевский. Там такая красотища — слюнки текут: севрюга, икра черная и красная, рыба копченая, колбаса, фрукты разные. Мы купили шампанское, ананас и помчались на Красную площадь. Часы показывали без десяти двенадцать. Спустились к набережной. Иво достал стаканы. «Я взял только два. Не знал!» — посмотрел на Нонку. А она ухватила бутылку, когда Иво ее открыл. И стали бить куранты. Мы чокнулись: два стакана и бутылка. Сначала пили за то, чтобы скорее был коммунизм, чтобы всегда можно было есть досыта. Потом пили за нашу дружбу и за то, чтобы сессию сдать на повышенную стипендию. Пришли в общежитие никем не замеченные, потому что пьянка там была в самом разгаре. Ивочку ребята из его комнаты затащили скорее к себе, наверное, напоили водкой, потому что утром он в нашу комнату не пришел. Зато пришла Нонка, и я уговорила ее поехать со мной в Покровское-Стрешнево, в дом, где прошло мое детство.

Трамвай от Сокола тот же — девятка, и адрес тот же: улица Центральная, дом 25. Домик небольшой, деревянный, двухэтажный. Только нет в моем родном доме комнаты моей. Там другие живут. Из прежних жильцов дома осталась только Софья Абрамовна, моей бабушки очень хорошая знакомая, тоже учительница бывшая. Комната ее на первом этаже, прямо напротив дверей — одно окно, под которым стол и две табуретки. К столу от дверей — узкий проход между двух железных коек. На одной поверх кучи разных подушек прилегла ужасно дряхлая старушка с большим отечным лицом. Это была сестра Софьи Абрамовны, больная астмой. А сама она сказала, чтобы мы протискивались к столу, и пошла в коридор, к своему керогазу. Там у нее что-то варилось.

Мы ели гречневую кашу с молоком. Вспоминали, как замечательно мы жили до войны. Какие все были чудесные соседи. Я все порывалась на второй этаж, в родную комнату, а Софья Абрамовна дергала меня за рукав и шептала в самое ухо: «Не ходи! Там энкавэдэшник живет в комнате вашей. Сначала только вашу занял комнату, а потом и соседи ваши куда-то подевались…»

Терраска нашей бывшей комнаты в Покровском-Стрешневе, 1952 г.

Когда мы уходили, Софья Абрамовна даже всплакнула. Она сказала, что их сейчас все чураются, потому что они евреи. А мальчишки сверху называют их жидами и всякими хулиганскими словами… А заступиться некому. «Вот твой дядя Владик, он бы им дал». — «Дядя Владик погиб». — «Я знаю. Хорошие мужчины почти все погибли… А эти вон, что в комнате вашей, остались…»

Домой в общежитие приехали уже вечером. Девчонки сразу же доложили, что «твой», Иво то есть, уже раз десять к ним наведывался, принес пять мандаринов.

— Эль, скажи своему Ивушке, пусть принесет чего-нибудь жирненького, а то живот совсем присох, — проныла Валя Самарян. У нее и впрямь над животом ребра торчат, а со спины позвонки видать. Но Лена Павлова сердито ее одернула. «И не вздумай, — сказала мне. — Подумаешь, оголодала. В войну и хлеба не было, и ничего не просили у иностранцев».

Лену в комнате все слушали, а я вообще любила ее. Она верит, как и я, что Бог есть, но в отличие от меня она еще и читала Библию и хорошо знала Евангелие. А я ничего не читала и знала всего полторы молитвы «Отче наш» и половину «Живые помощи». Меня им тетя Маруся научила, еще когда мы жили в Покровском. И с тех пор я молилась перед каждым экзаменом и вообще, когда помочь мне мог только Бог. Он мне всегда помогал. А с Леной и еще с Женей мы ездили перед сессией в Загорск и там молились, чтобы сдать на «отлично» экзамены. И сдали! И теперь у меня — ура! — повышенная стипендия. И можно снова пойти в театр.

Стояли вместе с Ивой в очереди в кассу Большого. Наш номер 1366. Нас, стоящих в очереди, целая толпа, студенты. Холодина, а никто не жалуется. Веселые, пляшут или борются понарошку. Мне в моем толстенном ватном пальто с лохматым собачьим воротником почти не холодно, а Иво в своем «зимнем» (а оно лишь подватиненное демисезонное, без мехового воротника) и в беретке совсем одеревенел. Мне его жалко, а он говорит, что ничего. Вечером так есть захотелось, что побежали искать какую-нибудь забегаловку. Долго искали, нашли, наконец, пивнушку. Там поели божественных пельменей. А потом снова в очередь и снова перекличка. А после очередь почти растаяла, но завтра надо быть у кассы в семь утра. Ехать в общежитие не имело смысла, и мы пошли в гостиницу «Москва». Там в вестибюле прикорнули на роскошном кожаном диване. К нам было подошел дядька гостиничный, хотел, наверное, нас турнуть на мороз, но Иво показал свой паспорт иностранный, и дядька, гадко улыбнувшись мне, отошел. Я положила голову Иве на плечо. И вдруг почувствовала, как приятно защекотало ухо, а потом губы. Иво меня целовал. Я притворилась, что сплю. Было интересно! Меня в первый раз целовали! Как это замечательно! Значит, он меня любит!..

После того как получили, наконец, билеты в Большой (на «Иоланту» и на «Лебединое озеро»), мы купили любительской колбаски, батон и поехали на Ленинские горы.

Там, на виду у всей Москвы, мы признались друг другу в любви. Мы долго обнимались и целовались. Когда шли через Крымский мост по дороге домой, Иво подарил мне розу. А я расстроилась: роза такая дорогая! Две банки сгущенки можно было купить! Роза была очень красивая, темно-бордовая. Но я тогда видела настоящую красоту лишь в том, что можно было съесть.

Когда мы сошли с трамвая и ступили на Лиственничную аллею, Иво стал меня целовать. До самого общежития нес меня на руках. Однако придя в общежитие, уже поздно вечером, мы поспешили скорее разойтись по своим комнатам.