Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

И все же наше долгое совместное отсутствие было замечено, и через несколько дней комсорг нашей группы Тася Левашова, высокая светловолосая девушка с добрым взглядом голубых глаз, сочувственно глянув на меня, молча подала записку: меня вызывали на комсомольское бюро факультета.

Сразу после занятий по гистологии я пошла в приземистое, похожее на старую крепость здание, 9-й корпус, где рядом с деканатом нашего зоофака помещался комитет комсомола факультета.

Сердце предчувствовало недоброе. Так и вышло. В комнате за столом, покрытым красным, сидели трое: член комитета нашего курса — тонкогубый, щекастый Сатканов и двое девчат-старшекурсниц из факультетского бюро комсомола: культмассовый сектор Зина Кузина и политсектор Надежда Крускина. Кузина — с добрым деревенским лицом и светлыми, какими-то даже выцветшими на загорелом лице глазами. Крускина — черноволосая, черноглазая, с острым, будто скальпель, взглядом. Потом пришла еще Тася Левашова, наш комсорг. Ее вызвали из-за меня.

Сначала говорила Зина Кузина, что, мол, комитету стало известно о недозволенных отношениях моих с иностранцем. Потом дали слово комсоргу. Тася сказала, что я никуда одна с иностранцем не уединялась. А Сатканов ее перебил, сказал, что все равно нельзя находиться постоянно вместе: на лекциях, в столовой, на Лиственничной. Да еще так, что друг друга всегда касаемся. За руки держимся. (Видел бы он, как мы обнимались!) Словом, бюро комсомола решило, что поведение мое недостойно студентки Тимирязевской академии и вообще советской девушки… Наконец, я дала торжественное комсомольское обещание: не любить!. Меня еще долго «воспитывали», но уже любя, «проводили профилактику». Я поняла, что мне угрожает изгнание из комсомола, из института, из Москвы, может быть, даже высылка «на Кулички».

Вышла на тяжелых ногах, будто меня исколошматили. Увидела Иву, стоящего на виду у всех. Меня дожидался у входа в 9 корпус. А меня зло взяло: прятаться надо от всех, а он выставился: вот он я… Скорее мимо него, бегом. Он так и не смог меня догнать на аллее. Пришел в комнату. Я все сказала, как есть. Не буду больше с ним встречаться. Все кончено. Он ушел, а через два часа пришел еще раз. Сказал, что не может без меня и тихонько передал записку с надписью: прочитай и сожги. Писал о том же, что и я чувствовала. О нашей любви. О том, что с ним говорил его старший земляк Ярослав, который дружит с Кузиной Зиной, той самой, что воспитывала меня. Но у них все в рамках, все в порядке. А у нас как на пожаре: все видать. Что же нам делать?!

Прошло довольно много дней. Тягучих, тяжелых… Я поняла, что никогда не смогу его разлюбить. Мы оба поняли, что друг без друга не жить нам. Мы искали решение. И нашли! А давай заразимся проказой, и тогда нас поместят вместе в один лепрозорий. И мы навсегда будем вместе. Эта мысль подняла дух в нас обоих, вселила надежду. Вот только где найти прокаженного, чтобы заразиться?!

Не успела я от Бюро отдышаться — снова склоняют мою фамилию, на этот раз не одну меня, а еще и девчонок из нашей комнаты — Лену Павлову и Женю. Будут нас на комсомольском собрании обсуждать. Хорошо, что хоть Иво не приглашают туда.

Курсовое комсомольское собрание проходило в огромном лекционном зале анатомикума. Весь курс присутствовал, а за длинным, крытым красной скатертью столом в президиуме все комсомольское бюро. Вторым пунктом повестки дня — вопрос о нашем недостойном комсомольцев поведении. Дело в том, что еще перед сессией мы втроем в Загорск ездили (ныне — Сергиев Посад). Молились там, чтобы лучше сессию сдать. А потом ходили в музей, любовались церквами всеми вместе и по отдельности, снаружи и изнутри, слушали акафистные песнопения и даже приложились к мощам Сергия Радонежского. Мне в Загорске очень понравилось.

Сессию мы всю сдали на «отлично» и сейчас у нас троих повышенная стипендия. Когда нам сообщили, что будут на собрании разбирать наше несовместимое с комсомолом поведение, Женя расплакалась, а Лена побелела в лице и сокрушенно, тихо проговорила: «Конец пришел учебе моей. Выгонят. Я не Женька, плакать-просить не буду. Ни за что от Бога не отрекусь». А я стала их обеих убеждать, что коли Бог есть, то и здесь поможет, если попросим его. Женька в слезах убежала, а мы с Леной стали шептать «Отче наш».

Перед самым собранием Лена спросила: откуда ж узнали все? «Я, наверное, виновата, похвасталась девчонкам (нашей же комнаты) по секрету, что Бог нам помог сессию сдать на пятерки». «Беда, девчонки, вы отрекайтесь, а то и вас выгонят», — сказала Лена.

Первой Женю вызвали. Она расплакалась, говорила, что вовсе не верит в Бога, а только в коммунизм, и что больше в Загорск никогда-никогда не поедет. Пока она всхлипывала да нос утирала, я все время Богу молилась (своими словами): «Помоги нам, Боженька, Родненький!» Вслед за Женей меня вызвали. Я всегда трушу, когда перед столькими людьми говорить, а тут — нисколечко. Почему-то я почувствовала, что Бог нам обязательно поможет. Я очень спокойно (сама удивилась) сказала, что мы все трое любим историю. А потом самым подробным образом стала описывать экспонаты тамошнего музея. Вышло это само собой. Но я всем своим существом почувствовала, что так и надо, что еще бы следовало всех рассмешить. Я подробно рассказывала о том, какие мы видели роскошные сарафаны, вышитые домотканые рубашки, лапти… И при этом строила глупейшие рожи. В зале уже хихикали. В президиуме звякнули карандашом о перевернутый стакан: «Вы нам суть скажите, а не про лапти». А я, мол, суть и говорю. Надо же знать, как до революции одевались. Туфель не было и капроновых чулок тоже не было… Я чувствовала, что Бог мне помогает. А еще, говорю, там столько картин с изображением мадонны… «Не про картины, а про то, как в церкви молились, расскажи», — крикнули мне из президиума. «Как вам Бог экзамены помог сдать», — съехидничал Сатканов.

Тут я на лице своем изобразила глупое удивление и, обращаясь к нему, к президиуму, громко, будто меня возмущение раздирает (а на самом деле радость!), возопила: «Неужели вы серьезно верите, что экзамены сдавал на „отлично“ за нас Бог? Да мы сидели вот так! — я сгорбилась по-старушечьи и рожу состроила, — из читалки не вылазили!» — и снова рожу. В зале смеялись. Смотрю, даже Лена Павлова глаза подняла и улыбается мне. Меня поддержал наш грузин Гурами: «Слэдуший раз мыня пазави памалиться перед экзамены». Зал шумел веселым оживлением…

Сказали мне сесть. А к трибуне вышла молодая преподавательница Галина Алексеевна, которая ведет у нас по марксизму семинары. Она долго, аж все чуть не заснули, говорила о вреде религии, о том, что мы — строители коммунизма, что нам надо знать историю своего государства, что надо организованно ездить по музеям и т. д.