Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Вскоре начались занятия, и мы как прежде были неразлучны. Только теперь нас уже не разгоняли. И вообще, Иво узнал от Ярослава, что закон, запрещающий браки с иностранцами, скоро отменят или уже отменили. Новый 1954 год мы встречали в компании таких же, как мы, чешско-русских пар. Собрались в комнате у третьекурсников Трофимовой Нелли и Франтишека Кергарта. Они еще не расписывались, но уже подали заявление в ЗАГС, а главное, жили вдвоем в одной комнате. Им это устроили их однокурсники. И Нелли, и Франтишек были красивые и очень красиво одевались. В гости к ним пришли и другие чехи со своими девушками. Не было только Зины Кузиной и Ярослава. Зина повезла его к своим родителям в Курскую область. А остальные все чехи-тимирязевцы собрались. Некоторых я уже знала, потому что мы с Ивой ходили на земляческие вечера в МГУ. Все с девушками русскими. Только Франтишек Гавлена пришел один. Гавлена очень похож на Пьера Безухова (так, как я себе его представляю). Мне он как человек очень нравился. У него умный и понимающе добрый взгляд… Зато к Золтану, стройному светловолосому словаку с первого курса плодоовощного, приехали сразу две девушки, обе из ВГИКа. Модные, в модельных туфельках, все в движении, быстрые и при этом грациозные. А когда танцевать пошли, я удивилась их гибкости. У них все туловище извивалось, будто костей вовсе не было. Меня они тормошили: «Нельзя быть такой сидячей, молчаливой. Чехи таких окаменелых не любят», — сказав это, одна из них, будто горная козочка, взлетела на стол, а оттуда бабочкой прямо Золтану на шею. И ко мне, обернувшись: «Вот как надо!» И правда: все, Иво тоже, смотрели только на этих девушек. Видимо, досада моя (на себя же) проявилась на лице моем, потому что ко мне подошел Гавлена и сказал: «В Чехии любят таких, как Вы..». Он попрощался и ушел звонить своей девушке. Иво, наверное, слышал его слова, потому что стал только за мной ухаживать. И сделалось очень весело. Я выпила вина и пошла плясать «русскую», забыв, что на мне простые чулки и тапки вместо туфель. Девушки Золтана мне зааплодировали и сами рядом со мною пустились отплясывать. За ними пошел Золтан. Потом другие парни. Только у чехов получалась вместо «русской» полька. Мы веселились до самого утра, как и все наше родное общежитие.

А с марта начались в нашей тимирязевской столовой чехословацко-русские свадьбы. Первыми отпраздновали красивые черноглазые Кергарты. У Нелли глаза как маслины, лицо — правильный овал, брови черные стрелами, а волосы кудрявятся, будто у африканки. Народу было! Пришли и из других институтов: театральных — ВГИКа и «Щуки», из Московской консерватории… Одних музыкантов человек десять! Целый ансамбль. Песни русские, чешские, словацкие. А потом танцевать стали и в пляс пошли. Да так, что в столовой — а она огромная — тесно стало, и мы, веселые, разгоряченные, выскочили на улицу. И казалось, вся Лиственничная аллея с ее могучими лиственницами отплясывала тогда на Неллиной свадьбе. А потом гуляли у Зины с Ярославом. Собрались на квартире Зининой московской подруги. Стол — во всю залу-комнату, и все равно тесно. Зина пригласила всю группу — более двадцати человек девчат. Из всех я знала только Надежду Крускину, помнила ее остренький, негодующий взгляд тогда, на бюро комсомола, куда меня вызывали за любовь. Теперь глаза ее светились добротой. Она все спрашивала Иву, когда же он будет жениться. Мы ответили, что скоро. За столом было очень весело. Пили замечательный портвейн, кричали «Горько!». Зина с Ярославом с удовольствием целовались.

Стол был полон вкусной еды. На большом блюде нарезанный крепкий холодец, пироги с капустой, картошкой, мясом и вареньем, а винегрета — сколько душе угодно. А к чаю торт ели, вкусный-превкусный! Мы пели и плясали под гармошку. Расходились уже на рассвете. Когда прощались, все девчонки их группы целовались и плакали. Наверное, оттого, что совсем скоро, месяца через два, им разъезжаться на работу. А они почти все еще не замужем, хоть уже совсем немолодые, по 24 года и старше. У всех уже были направления, в большинстве случаев целина — Казахстан, Алтай, Западная Сибирь.

А вскоре, уже перед самыми каникулами, и мы с Ивой расписались. Фамилию пока что я оставила свою, потом сменить всегда успею. А тогда не хотелось, чтобы кто-то знал. Не знали даже наши мамы, и никто на курсе. Иво сказал только Ярославу. Конечно же, мы как поднакопим денег, то всем объявим, справим свадьбу. А тогда уже не было времени, все разъезжались на каникулы. В общем-то, мы сами не знали, что распишут так быстро. Мы отпросились с лекции по химии, вернее, отметились и незаметно улизнули. Сели на 27 трамвай и, не доезжая Савеловского, буквально через 15 минут остановка «ЗАГС». На мне — вышитая блузка и юбка с помочами, на Иве — светло-серая в синюю полосочку рубашка и шикарные, привезенные оттуда тренировочные брюки. В ЗАГСе мы немножко подождали, пока паре, ожидающей впереди нас, изготавливали свидетельство. Потом Иву спросили, есть ли у него деньги, 15 рублей. Он их отдал. Мы долго заполняли какую-то длинную анкету, потом снова ждали в тесной, пахнущей куревом и духами приемной. Наконец нас пригласили внутрь и сказали, чтобы каждый расписался в книге актов. Нам выдали тонюсенькое свидетельство и пожали руки. Мы — муж и жена! Мы еще успели на последнее в этом семестре зачетное занятие по гистологии. Мне было так интересно скрывать свою радость! Я и не я.

Вечером призналась Лене Павловой по секрету, что мы расписались и эту ночь проведем с Ивой вместе. Комнату свою уступили нам для первой ночи Зина и Ярослав. Свадьбу мы решили справить осенью, когда будет в Щапове курсовая практика, а на каникулы — это же был наш медовый месяц — собрались поехать в Крым. Однако к нам в общежитие приехал Батя и уговорил нас поехать вместо Крыма в Красный Ватрас. Я согласилась, хотя к морю хотелось ужасно. Однако там, в Ватрасе, моя любимая Бабочка. Я по ней очень соскучилась, а она небось и того больше. А Иво не спорил, ему было интересно видеть российскую глубинку.

«Такое красивое и такое ужасное!» — сказал он о селе Красный Ватрас. Впрочем, он ни разу не высказал сожаления, что вместо Крыма поехали в деревню. Он без конца удивлялся и все восклицал: «Какие огромные поля!» Но: «Какие тьмы мух! Как испорчен (весь в кочках) заливной луг! Как можно жить только на квасе и хлебе! Как же без туалетов!?» Дело в том, что за несколько месяцев до нашего приезда в Красном Ватрасе гулял пожар и сгорело восемь домов. Слизало огнем и второй (деревянный) этаж нашего дома.

Нас пустила жить одна родственница Александры Степановны, которая в свою избу не приезжала года два уже, так как устроилась работать в Горьком. Дом у нее побольше, чем тот, что сгорел у Александры Степановны, но уж туалет не в своем доме она никак не соглашалась делать. Хозяйка, мол, просила «чтобы все так и было». И мы с Ивой, как и все взрослые, за малым и за большим ходили в клеть. Была она такая просторная, что козы, четыре «Люськи», совсем терялись в ней. И воздух был хороший, потому что в стенке клети, выходящей во двор, была дырка, лаз для собак, рыжего Шарика и черной Жучки.