Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Здесь на каждую хату, вернее на душу каждую, закрепляется по энному количеству рядков со свеклой сахарной. Это основная здесь культура. Каждому отмеривают участок свеклы, еще с весны. Как ты его и когда будешь обрабатывать — дело твое, а только осенью сдай свеклу положенную. Кто старается, еще и зарабатывает на этом. Кстати сказать, в Московском Бобрике неплохой трудодень — 5,6 рубля. В соседних селах и рубля нет. Хотя в самом Лебединском племхозе — 20 рублей на трудодень. Но там племенные животные, которых продают со свидетельствами. Наши в Бобрике тоже племенные, но без документов. Эту породу ни с какой другой не спутаешь: серые, с длинными крепкими ногами и устремленными кверху мощными рогами — «лирами».

Вечером ходили в контору знакомиться с Головою колгоспа (что значит по-украински председатель) и с зоотехником.

Зоотехник — пожилой, с увядшим взглядом и опущенными плечами — сразу же стал изливать душу: «Травы сочные, корму вроде бы хватает, а у коров заместо молока дрисня. Сзади хоть не подходи — обдаст. Замучились. А ветфельдшер пьет, зараза, никак ягнят-баранчиков не покастрируют. И стоят они, томятся. А их давно уж надо на отгонные пастбища запереть. И с молоком отстаем. Но и то молоко, что есть, молокозавод не засчитывает. Мол, кислотность повышенная. Опять же зоотехник виноват. И как назло сразу три доярки заболели враз. Будто сговорились». Словом, мы здесь были очень нужны, и этому обрадовались.

Познакомились и с Головою. Голова у Головы могучая, словно чугунок. А сам он смотрит прямо перед собой и чем-то напоминает фараона египетского, только волосы не черные, как на картинках в «Истории», а темно-рыжие. Поздоровался с нами, спросил, получили ль крупы да как устроились, и пробормотав, что он уж так привык о молодых заботиться, сказал: ступайте и отдыхайте.

Мы пошли домой. И с удовольствием ели приготовленный бабулькой Парасючкой борщ. У нее щеки аж лоснились от радости, что есть с кем поговорить. И она рассказывала и рассказывала. Столько, что всю тетрадку можно бы исписать. Поразило меня то, что Голова здешний, Васыль Миколаич, отец множества детей. Как рыжий в селе, так его. Женщины после войны все почти одинокие здесь пооставались. Лепятся сами к нему. Дите рождается, на дите продукты выписывают. Детский сад здесь хороший. Дети все сытые, обихожены. Да и школу Голова не обижает, завсегда тепло, приварок детям дают.

Парасючка рассказывает, а сама заглядывает нам в глаза и спрашивает: «Ну как?» Мол, осуждаем ли мы Голову. Он же не просто «кохае», а и о детях заботится. Кстати, у него жена и аж девять детей. Бабулька довольна, смеется, оттого что мы удивляемся и нисколечко Голову не осуждаем. Вот только меня смущает то обстоятельство, что ведь ребятки-то подрастут и ну как меж собой начнут жениться. Ведь могут же дегенераты пойти вот от эдаких Голов. Уже во втором поколении… Сразу же припомнилась легенда, которую любил повторять на лекциях по разведению замечательный профессор Кисловский: чистокровный арабский жеребец близкородственному сочетанию смерть предпочел…

Мы быстро здесь освоились. Уже на следующее утро подменяем бригадира на молочной ферме, а днем ездим с фельдшером, которого все, несмотря на то что он уже весь в морщинах, как сморчок, звали только по имени — Дмитро.

У фельдшера руки поражены трясучкой, да еще на правой ладони указательного пальца нет. Он говорит нам, что нужно делать, и мы делаем. Мы довольны еще гораздо больше него, радостно орудуем и шприцами и скальпелем. Да еще повозка у фельдшера не такая тряская, как у зоотехника, Пал Антоныча. А лучшая, конечно же, у Головы. У него с огромными колесами и мощными рессорами. Когда Голова в повозке мчит по селу, то еще больше на египетского фараона похож.

А дня через три после приезда мы с Ивой уже кастрировали баранчиков. Сначала я, потом он. Делали открытым способом, то есть без наложения лигатуры. А иначе бы не успели всех покастрировать: уже и так целая отара переростков! На нас собрались смотреть не только скотники с фермы, но и пастухи. И даже доярочки некоторые пришли глянуть: «Оцэ дивчина! Подывыться як яйця выкладае! Парубкы от такойи повтикають!» — это они про меня. Сокрушались, что парни такую замуж не возьмут. «Та в нэйи уж е чоловик, ось вин. А глядить — живит! Воны вже й дытыну чекають!» — Это уже про нас с Ивой.

Осложнений не было. А набрали тогда целое ведерко яичек. Мужики, т. е. фельдшер, пастухи и скотники, пошли их варить… Я этот деликатес есть не захотела, Иво тоже отказался. Зато с фермы принесли нам целую большую кринку охлажденного молока. Впрочем, на ферму молочную ходили мы ежедневно. Вели контрольные дойки, отбирали коров в охоте… Как и на всех других фермах в стране, был в Московском Бобрике техник по искусственному осеменению, ужасно чахленький мужичонка, про которого говорили, что пропил не только печенку, но и свое мужское достоинство: оно, по свидетельству доярочек, совершенно не поднималось, когда этого требовали обстоятельства. Ну а коров после техника покрывали бычками, которых втихаря от районного начальства держали в стаде. Яловости в этом колхозе практически не было. И что удивительно, доярки, которые болели, все повыздоравливали и исправно ходили на работу, а после любили со мной побалакать о детях своих, а когда один на один, то и о любви. Доярки все почти тридцати — сорокалетние, и почти все без мужей. «Повбывали наших хлопцив, так було б краще, щоб и нас повбывали», — жаловалась одна. Слава Богу, только одна. Остальные хвалили доброго Голову: заботится о детях. Тоже и их, одиноких, не забывает. А чернобровая румяная Галя мне по секрету с восторгом рассказывала о том, як Голова кохае…

В конце июня в Московском Бобрике похрамины. К ним готовились все, самогонки наварили. Варят здесь из сахарной свеклы. Похрамины — это празднование на другой день после храмового, т. е. престольного праздника. От храма даже кирпичины не осталось, все снесли, когда колгоспы сотворяли. А вот похрамины, гулянье народное, живо доселе. Парасючка помнила, каким бывало оно в дни их молодости: дивчата с распущенными косами да в лентах, парубки в шароварах. Эх, и плясали же тогда гопака. А как пели! Ночью так по селу песни лунали, что аж в небе отдавалось. А нынче парубков нэмае, одни диды покарюченные. Бабулька однако ж нарядилась — спидница, вышитая рубашка украинская, да и напилась довольно изрядно. Мы ее в постель втаскивали. Когда мы шли спать, в селе все еще пели. И казалось, летели звуки аж к звездам.

Мы работали за бригадира и за зоотехника. Они в отпуске, у них он всего 14 дней. А как выйдут, мы поедем в Москву. У меня живот уже большой, и в нем ребенок стучится. Все время есть хочется. Едим в основном молоко и молочное. Молоко у лебединских коров необыкновенно вкусное, оно желтовато-кремового цвета, богато каротином. У меня прошли все носоглоточные болезни и кашли. Иво тоже поздоровел. Денег мы почти совсем не потратили. Все нам выписывали так, потому что мы работали.