Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

— И я коммунистов убивал. Ны всех. Дрессированных, честных не трогал, а остальных в лагыря, в лагыря, стрылять! Пусть, думаю, мало останется, но они зато честные будут, счастливые.

— Вот и я также. Пусть бы одни мы остались, но чистые, честные, без всяких вражьих мыслей. Камрад, а как зовут тебя?

— Я Иосиф Сталин. А тыбя, дарагой таварищ?

— А я Адольф Гитлер!

Я, конечно, не могу передать в записи весь колорит. Ведь Иван Иванович — настоящий артист. Мастер анекдоты рассказывать. Мы все хохотали, так что слезы текли. А этот анекдот гулял по зоне. Иван Иванович рассказывал его, когда Сталин жив еще был, уже после войны, когда лютовали энкавэдэшники, посылая в северные края на перевоспитание всех побывавших в плену.

Разошлись далеко за полночь. Когда шли домой, город словно вымерший, ни машины, ни человечка. Окна во всех домах плотно занавешены, чтобы солнце спать не мешало. А оно все светило. Только было немного ближе к горизонту, чем в полдень. «А давай снова пойдем в горы!» И мы снова пошли. На этот раз на опытную станцию и в дендрарий. Он расположен под горой, за ветром. Весь купается в солнце (когда полярный день). Здесь растут настоящие деревья, даже яблоньки есть, а на горах карликовые только. Там в теплицах огурцы выращивают, помидоры. А цветов сколько! И цветы все очень яркие.

Побывали мы с отцом и в недрах, т. е. внутри апатитовой горы. Это огромнейшая шахта-дворец. Туда поезда заходят с товарными вагонами, грузятся апатитами. Апатиты чистейшие. Это камень из светло-зеленых кристаллов. Очень непрочный: стукнуть по нему, и рассыплется на мелкие бледно-зеленые овальные кусочки. Лучшее минеральное удобрение. Здесь же завод по очистке фосфоритов от фтора и других вредных соединений для использования в качестве подкормки для животных.

Эля Филипович со своим отцом,

Григорием Ивановичем Смирновым, в Хибинах, 1957 г.

А вечером рассказал мне отец о своей жизни. Мальчишкой лет девяти убежал из дому. Жили в деревенской избе на самом краю Костромы. Мать умерла сразу же, как родила отца моего, а отец его (мой дед) привел мачеху, молодую, красивую и очень ревнивую. Дед коробейником был. Когда возвращался — веселый, удачливый, всегда пританцовывал, а мачеха кидалась на него с кочережкой. Ей, мол, сказывали, что он с такой-то девкой… И начинались скандалы. Мачеха всегда попрекала, что с его ребятенком вожжается. Вот Гриша, папа мой, и сбежал. Сначала по Волге ходил в помощниках, потом подался в юнги на Балтику. Вырос, окреп, грамоту одолел, а потом в Ленинграде мореходку окончил.

Ходил на торговых судах помощником капитана и капитаном. Во всех портах Европы побывал. Больше всего англичане нравились, свои ребята, а вот французы — скандальные, задиристые…

А с Мамой моей познакомился в начале 33-го, когда покинул и флот, и Ленинград, квартиру свою в Ленинграде. Там его первая жена осталась. Рослая, красивая и грубая, как мужик. Всегда мат-перемат, и на встречу, и на прощанье. Ревновала и гуляла с кем ни попадя. Два сына у нее. «Один, Юрий, старший, точно мой. А другой…» Уехал отец аж на Север, в Кировск, и стал в экспедиции геодезистом работать. (И по сей день папа — геодезист). Ну, а потом я родилась. Меня рожать Мама в Москву поехала и там целый год пробыла. Когда она вернулась в Кировск, пошли у них с папой размолвки. Прежняя жена все плелась в их жизнь. Тогда и решил он податься в Испанию, воевать против диктатора Франко. Назад привезли в теплушках. И сюда же, на Север, в зону. А когда в Отечественную припекло, вспомнили про «Сталинских соколов». Разрешили воевать, послали на самую передовую. Отец в конце концов стал помощником капитана. На корабле его любили. Бомба угодила прямо в палубу. Взорвалась. Трупы по морскому обычаю в море спустили, а его, бесчувственного (тоже думали труп), медсестра упрятала в рогожку — до берега, чтобы в землице похоронить… Но будто в сказке: оказался он живой! Сестрица, Катей звали, из Архангельска родом, вынянчила его, полюбила. Он тоже…

Когда на его запрос из Покровского-Стрешнева (в Москве) ответили, что вся семья уехала в августе сорок первого, он искать нас не стал, даже, как честно признался, обрадовался. Женился на Кате, привез в Кировск. Ему тогда как нужному человеку да фронтовику дали квартиру. Но Катя простудилась. И только неделю прожила в Кировске. Померла от воспаления легких. У отца пальцы дрожали, когда рассказывал это. Ни на кого из баб не мог смотреть. Года полтора прошло. Поехал на рыбалку он на север Архангельской области. Привез в Кировск семги мешок и жену молоденькую, Веру. Сейчас у них две дочки растут. Вика и Валя. В школу ходят, а Вера медсестрой (тоже медсестра!) в здешней больнице. Вот уж одиннадцатый год живут. «Значит, у меня еще две сестры!» — радуюсь. «Не только две. У той, у первой, еще и дочка была, да еще одна дочка есть, Людмила. Я не святой ведь был, — признавался отец, — Людмила годика на два младше тебя». Но из всех детей, оказывается, только я не пользовалась его отцовской заботой и даже совершенно не знала, что он есть, живой. Зато сейчас я в Кировске и прямо купаюсь в его заботах и ласках. На работе он взял отпуск на 10 дней, и мы все ходим и ходим по горам. Дни стоят тихие, солнечные. Повсюду блестят ручейки, капли тающего снега. А на южных склонах лезут цветочки, на совсем коротеньких цветоножках, но с большими яркими лепестками.

И вот последний день я в Хибинах. Не устаю дивиться их волшебной красоте. Как все-таки здорово, что именно здесь я зародилась, что у меня есть живой отец, хороший, честный человек. Есть еще братья и сестры…

А Москва такая нарядная стала, не узнать. Чистота всюду, цветы, покрашенные в зеленый цвет старые заборы, а то и вовсе отстроенные вновь. Преобразилось и наше общежитие. Раньше, бывало, в туалет не зайти. А сейчас дырок столько же, но кабинки сделаны, и все очень удобно, никаких мух, как бывало. Комнаты, коридоры, все оштукатурено, покрашено. На кухнях прекрасные газовые плиты и даже холодильники с морозилкой. Вот когда бы в Тимирязевку поступать… Но главное не это. Можно спокойно гулять, ездить в автобусах и трамваях с деньгами в карманах или сумочках. Воры, хулиганы, насильники — все куда-то подевались. Фестиваль!

Мы пересекли границу нашей Родины в г. Чопе. Граница — это полоса вспаханного поля у самого берега реки, колючая проволока и сама река. При въезде на мост через реку поезд остановился. Зашли пограничники с фонариками, нас всех из купе попросили в коридорчик выйти, а сами все осмотрели, не спрятался ли где шпион. И так весь поезд проверили. Наконец мост через реку. А за рекой сразу же кукурузное поле. И так до самой первой пограничной чехословацкой станции Чиерна. Я удивилась, что у них нет ни перепаханного поля, ни колючей проволоки. Иво объяснил, что их страна полностью доверяет нашей. И верно, в Чиерне сразу же бросился в глаза огромный плакат: чехословак и русский дружески обнимаются, и надпись: «С СССР на вечные времена». Я волновалась, а Леночке хоть бы что, как у себя дома: «Си-ивы (сливы); пидоли (помидоры); ябаськи». Ее поразило, какие здесь, в Чиерне, крупные и красивые фрукты-овощи. А в ресторане Лена все повторяла: «Па-аки, па-ки!» (сосиски). Это ее первое слово по-чешски.