Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Наконец, приехали мы в Яблонне. Это не город, а городок, но, как и все здесь, со своим парадным центром — мощеной брусчаткой площадью. Дома в центре двух-, изредка трехэтажные, каменные, построенные в прошлом веке, а может, и раньше. Самый высокий красивый дом — городская ратуша, в нем городское начальство. Крамарж зашел в ратушу, велев нам ждать у машины. Вышел он с каким-то гладким до лоску дядечкой, соудругом, ведающим жилым фондом города. Нечто вроде коменданта. Соудруг с Крамаржем шли впереди и оживленно меж собой беседовали. Как я поняла из услышанного, речь шла о квартире для нас, потому что фигурировали слова «квартира» и «советская гражданка», причем эти слова — «советская гражданка» — повторялись несколько раз. И мне стало неприятно. Иво молча вздыхал, а я с интересом ждала, что будет. Наконец начальники пожали друг другу руки и пригласили нас с Иво за ними следовать. Идти было недалеко. Тут же на площади остановились у небольшого домика, Крамарж к нам обернулся и радостно сообщил: «Это вам будет здесь квартира. Небольшая, две комнаты, кухня. Зато в хорошем доме. И от работы недалеко. Жену, — кивнул мне, — тоже в Яблонне устроим».

А из домика меж тем вышли двое пожилых людей, мужчина и женщина. Они, как и я, сперва ничего не поняли. А потом стало ясно: нам дают их квартиру! «А куда же они?!» — воскликнула я. Гладкий соудруг сделал знак рукой, чтобы я так громко не восклицала, и, неприятно улыбаясь мне, стал пояснять, что «этих людей давно пора отсюда с площади выселить куда подальше. Нет, их не на улицу выгоняют, а…»

Пожилой мужчина стоял, раздумчиво опустив голову, а женщина вопила, пытаясь что-то доказать. Мне стало ужасно стыдно, гадко, противно… «Нет, нет, я ни за что сюда не поселюсь. Я вообще не хочу здесь жить. Останусь в Либерце!» Иво меня поддержал. Гладкий пожал плечами и подался от нас, а Крамарж по-доброму рассмеялся: «Понимаете, он, комендант здешний, обещал в крайкоме перед секретарем дать моим специалистам квартиру. Сказал, что у него построено…».

Потом поехали мы в село Валтинов, самое большое в этом районе. В нем есть ЕЗД (единое земледельческое дружство, т. е. колхоз). Однако объединяет оно меньше четверти всех землевладельцев села. Скот в основном у частников. Да и колхозный стоит по частным хлевам, самое большое по десять голов коров, по двадцать — молодняка. Сопровождали нас председатель местного комитета — приземистый, краснорожий, спокойный мужик и председатель дружства — средних лет, но с болезненно бледным лицом и тощеватым телом. Сначала пошли смотреть дружстевный скот. Он размещен в шестнадцати хлевах, в разных местах селения. Новый скотный только еще собираются строить. Хлевы для скота здесь теплые. Они почти всегда находятся под одной крышей с домом. Дом выходит окнами на улицу, а все постройки для скотины и для хранения сена и других кормов соединены друг с другом и с домом тоже, образуя замкнутый внутренний двор с проходом в прилегающий к постройкам сад, в поле, в луга. У каждого дома самое малое по три-четыре гектара земли, а в основном по десять-двенадцать и более гектаров. Дома друг от друга довольно удалены, так что улицы на километры тянутся вдоль шоссеек. Говорят, здесь в пограничье это везде так, потому что здесь немцы хозяйничали. А у чехов дома и в селах, и в городах друг на дружку лепятся без всяких отстояний.

Скот мне понравился. Коровы красно-пестрой породы похожи на наших симменталов, все ухоженные, справные, с развитыми выменами. А телята вообще отличные. В три месяца весят более центнера! Кормят по старинке, в основном сеном. Теплое пойло дают с концентратами.

Потом пошли смотреть частный скот. Тоже хороший. «А вот сейчас я покажу вам одного хозяина», — сказал краснорожий председатель комитета Крамаржу. Я приготовилась увидеть нечто образцово-выставочное. Распахнулись дверцы низкого хлева, и вдруг во двор пулей выскочило чудовище с торчащими позвонками и лиловатыми ребрами и с огромной, как у крокодила, пастью. Чудовище грозно лязгнуло зубами, хрюкнуло и стало землю рыть, аж комья полетели. Это была свиноматка, которую вроде бы хозяин уже второй год просит выбраковать, потому что она неплодная.

Меня это зрелище ошеломило. Я никак не могла удержаться от смеха: председатель комитета серьезно доказывал, что свиноматка еще молодая, что она в списках маточного поголовья. Дескать, нельзя выбраковать. Меня всю от смеха трясло. Наконец прорвалось в хохот. Глядя на меня, засмеялись Крамарж и сам хозяин, только краснорожий председатель комитета раздувался от важной серьезности. Но и он потом рукой махнул, пообещал выбраковать. На этом наше знакомство с Яблонне-в-Подъештеди закончилось, и мы поехали домой в Либерец.

На работу меня все же взяли. Правда, пока без зарплаты. Я в зоотехническом кабинете районного комитета сижу целыми днями уже почти неделю. Мое дело — слушать телефоны и учиться чешскому. Зоотехники участковые, как и агрономы, что в соседней комнате расположились, бывают только в конце дня проездом, по дороге, чтобы узнать, не было ли вызовов из весниц (т. е. деревень). Интересное слово «веснице», наверное, от слова «весь», т. е. дорога. Хорошее и очень верное слово для обозначения чешской деревни. Здесь нет ни одной даже самой маленькой весницы без дороги, притом всегда хорошей.

Уже неделю моросит мельчайший дождичек. Несильный, но и нескончаемый. Ештед и все другие горушки в плотной серой мгле, совсем не видны. Серые лохматые тучи нависают над городом, порой скрывая шпиль ратуши. Приходящие с улицы ругают погоду: сыро, знобко, бр-р-р. Хорошо, мол, сидеть в тепле да сухости. На вопросы, кто звонил и откуда, я отвечаю. Говорю по-чешски и с теми, кто звонит по телефону, и с приходящими зоотехниками. Передаю все верно. Хотя сегодня получился небольшой конфуз. Пришел соудруг Крамарж и спрашивает, звонил ли ему председатель из Мнишка? Нет, говорю, председатель не звонил, а какой-то дядька из Мнишка, весь промокший, искал вас по телефону. Крамарж удивился: как это — промокший? Я объяснила: известно как, дождик с утра. Небось, и через плащ промочило, сказал, что он сырой, несколько раз повторял это слово. (По-чешски сырой — сыровый). Крамарж хлопнул себя ладонью по лбу и, сверкнув глазами, энергично захохотал. «Так это ж Сыровый, понимаешь, председатель Сыровый, фамилия такая!» Он хохочет, потом хохочут агрономши из соседней комнаты, им в открытую дверь все слышно. А тут и сам председатель Сыровый пришел, пожилой, лет пятьдесят уже, наверное, с приятным лицом, рослый, с покатыми плечами, совсем немужественный и, кажется, добрый по душе. Сыровый тоже смеялся, но без насмешки в мой адрес, а скорее даже наоборот. В его взгляде было ко мне явное участие. Потом он, полуобняв Йозефа Крамаржа, увел его в противоположный конец комнаты. Они что-то вдвоем обсуждали. «Корма», «зоотехник» — уловила я отдельные слова.