Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Ну, а если не вытянули трудодень (в Мнишке это было), то все равно ели, пили. Там тоже свинью закололи. Да еще бройлеров с птицефермы запекли. И хоть никакой добавки к авансу не получили, веселились так, будто в последний раз пировали. На всех собраниях таких — гости из района, обслуживающие это хозяйство специалисты, т. е. мы — зоотехники, ветеринары, агрономы, которые просто ели и веселились, и районное начальство, которое в хозяйстве никогда не работало, но которое может, хочет и умеет говорить о социалистическом труде, светлом будущем и еще о всяком таком зовущем вперед к победе…

Вслед за Мнишком — отчетно-выборное в Осташове. Трудодень получился! Люди довольны. За столами сидело человек пятьдесят. Из них почти половина — гости: из национального комитета, из ветлечебницы, из общества охотников… Лоубка и жену его трудно узнать. Нарядные и счастливые. Соудруг Лоубек наконец-то вставил зубы и улыбкой сиял. Я, к сожалению, была только на официальной части, т. е. доклады и обед. От ужина и танцев пришлось отказаться, потому что бегом домой к доченьке. Она только что корью переболела и в садик пока не ходит. Щебечет, как птичка. «Гогалит по луцки». Очень любит, когда читаю ей сказки, особенно Пушкина…

На участок не еду: вся наша братия — участковые зоотехники, агрономы, ветврачи — приглашены на открытое районное партийное собрание. Заседали в зале кинотеатра. На сцене за длинным столом — президиум. Рядом трибуна. Все, как у нас на комсомольских собраниях. Сидим с Иво рядышком в удобных киношных креслах неподалеку от сцены. В президиуме все почти в пиджаках, галстуках, а в зале пиджаков почти нет. Чехи не любят пиджаки. Ходят в просторном, чтобы телу дышалось, трикотаже. У рубашек, а их тут и женщины надевают, всегда почти расстегнутый ворот и никаких галстуков.

Первым к трибуне вышел высокий, с нездорово бледным лицом председатель Либерецкого комитета товарищ Ванек. Сначала говорил об огромных достижениях старшего брата, СССР то есть. Все нашим успехам аплодируют. Друзья и коллеги наши — Анча, Йитка, Зденек Гниздил, Марушка Вокалкова — обернулись к нам с Ивой, радостные, улыбаются. А Ванек о делах заговорил, в Чехословакии и в Либерецком крае. Полным ходом идет коллективизация. В нашем районе всего четыре весницы остались, где нет сельхозкооперативов, да и не будет, наверное, потому что маленькие они, скорее даже хутора, к тому же на склонах гор. Теперь, когда люди стали в дружствах зарабатывать хорошо, все пошли туда сами.

В Красной Студанке при мне в контору пришел мужик просить, чтобы в кооператив его хозяйство забрали. Пять коров у него, две свиноматки, телки, телята. А сами уже без сил. Жена мучается ногами, руки ноют с работы тяжкой. Таких — изработавшихся, престарелых — в дружствах полно. Молодежи вот мало. В город молодые уходят.

Сказал товарищ Ванек и о неприятной тенденции: с ростом коллективизации уменьшается поголовье скота, понижается продуктивность. Все это в прямой пропорции. И так не только в Либерецком районе, но и в крае, и в целой республике. По-видимому, это болезнь роста, которую мы обязательно преодолеем. «А примером и гарантом всегда будет наш верный друг СССР», — закончил свое выступление товарищ председатель. Аплодировали. Потом шумно повставали с мест и скандировали: СССР — ЧССР — дружба на вечные времена!

После товарища Ванека вышел на трибуну соудруг Нацовский, который возглавляет в крае идеологическую работу. Нацовский тоже начал с похвал великому СССР. Но почему-то мне было неприятно его слушать, уж очень сладкие были похвалы. И чем больше он славословил, тем отвратительнее казался мне. Потом он заговорил о том, как был в Москве, в Горках Ленинских. О том, что надо советский опыт перенимать: вымя у коров массировать. Удои на тысячу литров повысятся! А потом говорит, что в селах надо многоквартирные дома строить, свадьбы в столовых играть, словом, чтобы все как в СССР было. «Господи, да что же он мелет!» — толкаю в бок Иву, говорю, чтобы выступил, рассказал о нас правду, когда «преть» начнут. Ведь люди здесь такие доверчивые. Взять хоть Лоубка или Сырового. Начнут они своим коровам массажи делать вместо кормов, и что? Моя же Родина в обманщиках окажется. А про свадьбы? Да мы в России из-за нужды в столовых-то играем. Ну да свадьбы свадьбами, а вот ждать такую прибавку от массажа, когда кормить нечем… «Сама скажи, — говорит мне Иво. — Ты советская, тебе ничего не сделают».

Я ужасно не люблю выступать, боюсь. Однако набралась храбрости, попросила слово. Всё, как думала, так и сказала. Под конец Хрущева приплела, мол, учит наш Никита Сергеевич хозяйствовать — головой соображать, а не обезьянничать. Закончила я как положено: «Честь праци (честь труду)».

Слушали речь мою, а говорила я не очень-то гладко, в полной тишине. В зале аж треснуло, как потом зааплодировали. В перерыве подходили ко мне знакомые и незнакомые, негромко благодарили, руку пожимали. Даже один из президиума подошел, молодой, темноволосый, пригожий, с человечностью в больших серых глазах. Иво мне потом сказал, что это сам товарищ Таборский, второй секретарь Либерецкого райкома партии.

А товарищ Таборский тогда пожал мне руку и говорит: «Будете у Вашего дяди — передавайте от нас привет. Мы его любим!» «Какого дяди?» — спрашиваю. «Ну, Вашего, Никиты Сергеевича. Может, он Вам дедушка, тогда простите», — и заглядывает в глаза. Я было возражать, а он улыбается, говорит, что все ему понятно, расспрашивать не будет… А еще сказал, что при таком, мол, родстве очень я скромная, что если б не дочка моя, то никто б и не узнал… Я сидела как ошарашенная: причем здесь дочка?! Нацовский прошел мимо нас, глянул змеюкой. В глазах ледяная злость. И он с Таборским в одной партии?! И чтоб этот Нацовский был за коммунизм?! Да он же злой-презлой и весь фальшивый…

А дома я узнала, что Лена в садике хвасталась, да и просто на улице: были в Москве в гостях у дедушки Хрущева. Потом, оказывается, и взрослым говорила. Люди ахали, восторгались, переспрашивали. А Лена рада стараться, подробности придумывала. Мол, по Кремлю гуляли и прочее. Недоумевали только при упоминании об усах, пышных, загнутых кверху… И все равно не сомневались насчет Хрущева, а усы — мол, просто ребенок что-то напутал или выдумал.

Долго мне пришлось объяснять Лене, что Дядя Миша Китицын вовсе не Хрущев. А относительно Нацовского Иво был со мной солидарен. К сожалению, таких, как он, в партии, точнее в руководящих ее органах, хватает.

Дни мчатся. Вот уже снова задул ветер с юга, растопляя снег влагой туманов. Почернели и соком налились на деревьях все веточки. И уж не кажутся они легкими, как зимой, а чувствуется в них тяжесть воскрешаемой жизни. Все будет, как и прошлой весной, только мы острее чувствовать будем природу. Раньше, по молодости, не замечала я многого. А нынче порою кажется красивым даже кусок рыхлого снега в серо-голубой луже. Сколько цветов и оттенков, и музыки во всем!