Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

А на очередном совещании МТС нам сообщили, что всех специалистов — агрономов, зоотехников, экономистов — распределят по отдельным хозяйствам, ЕЗД. Приезжал Крамарж. Он еще больше стал походить на вогнутую сосиску. Прочел нам ряд цифр из своей записной книжечки. В 1954 году, когда он пришел в район, скота и свиней было больше, а сейчас год от года убывает поголовье, особенно в год последний! Тоже и ему предлагают пойти в хозяйство.

Сваров из всех хозяйств моего участка — самое маленькое, пятьдесят гектаров земли и никаких животноводческих строений. Коровником служит старая трехэтажная фабрика. Окошки почти все или досками забиты, или соломой позатыканы. Коровы на первом этаже на цементном полу. А на втором — склад сена и соломы. Для уборки навоза дорожка сделана. Это единственное в районе хозяйство с бруцеллезным стадом. В этом году ликвидируют его. А свиноводство — три матки и приплод — находятся у председателя Йирки Пильца, в его дворе. Кормит их мать, пятидесятилетняя, крепкая еще женщина. Своим радушным гостеприимством и разговорчивостью напоминает украинок. У нее один только сын. Ему двадцать семь, а он еще не женат. И в Сварове нет никого: кроме семьи Пильцов во всём дружстве одна доярка и один скотник, он же и тракторист. Ну и еще две престарелые женщины из растениеводства. В уборочную тут шефы работают, рабочие Либерецкой Теслы. Бухгалтера и учетчика тоже нет своего. Председатель Йирка сам все учитывает. А кроме того, и доить помогает, и с трактором ездит, и вообще на все руки. В конце месяца приходит бухгалтер от шефов. Трудодень был семнадцать крон. Да еще натурой — пшеницу брали на четыре кроны. Самый высокий в районе трудодень!

Пани Пильцова, мать председателя, угощает меня и все рассказывает и рассказывает. Видимо, ей ужасно одиноко одной, потому что дом их в сторонке стоит, ближайшие соседи метров за сто. А вообще-то здесь и не ходят друг к дружке, ни соседи, ни даже друзья. А сходятся в господах, и спорят там, и говорят о самом сокровенном за кружкой свежего пива. А дома собираются только на Рождество, зато всей семьей и даже всей родней.

А раньше, и в войну тоже, Мария Пильцова, мама председателя, на Мораве жила в небольшом селении, вдали от города и от проезжих дорог. Дом их стоял рядом с лесом. Во двор серны забегали, зайцы… А однажды, это было в начале сорок четвертого, к ним кто-то в окно постучался. «Посветила я лампой — там человек — живая коряга! — рассказывала пани Пильцова. — Лицо худющее, всё черными кучерявинками заросло, только скулы светло серели, да черные блестели глаза. Он показывал на себя и говорил: я — азер-бажант! (бажант по-чешски — индюк), а я отвечала ему: Далеко тебе человече до бажанта. Никакого тела не осталось в тебе, кости одни… В какую-то несусветную рвань одет был, где-то с помойки стащил, и весь дрожал. Дала ему две пары теплых сподок, брюки, ботинки, две рубахи. Он аж плакал». Жил азербайджанец у Пильцов пока «хоть какое-то тело наел». «Все на дорогу смотрел, говорил: Я теперь как собак, а немец будет потом как собак», — вспоминала пани Пильцова. Мария Пильцова учила его чешскому, и он вскорости научился. «Все о жизни расспрашивал нашей, стариков моих. И все, что слышал, в блокнотик записывал, всегда его носил при себе. Обещал после войны книжку написать и прислать… Но не прислал…» И пани Пильцова просит меня, чтобы, как поеду в гости к своим, привет передала бы этому «Бажанту»…

.

Май прошел сквозь меня, как волна по реке. Набежит и потеряется вдали. И все отходит куда-то, будто и не было этих дней, горячих от солнца и работы. Памятью этим дням — стожки сена. Но и они исчезнут зимой, когда съедят их коровы. И останется только память, а в ней все так сплющено. Что год прошел, что десять лет — все как бы в одной плоскости.

Очень трудно уразуметь и примириться с тем, что в конце концов ничего вообще не останется. Но тогда какой же смысл всего? Этот вопрос мучит меня, вернее, никогда не перестаю думать об этом. Однако ж радуюсь жизни. Радуюсь хорошей зарплате. Люблю вкусноту…

В конце мая районный комитет решил изменить методы руководства: ехать прямо в хозяйства, где доят коров, кормят скот, косят сено… Нас тоже собираются перевести в хозяйство. Меня приглашают одновременно и в Мнишек, и в Осташов. В Осташов мне ближе ездить. И дела в этом хозяйстве идут хорошо. Там легче мне будет работать.

А с Мнишком — плохо дело. Люди оттуда бегут, потому что трудодень там рухнул. И никакие побочные заработки на тракторе положения не спасли. Бухгалтер там разжирел страшно и стал выпивать. Сыровый притих и, наверное, собирается дать деру из своего ЕЗД. Но именно в Мнишке я сейчас нужнее…

А в районе вовсю идет сенокос. Впереди всех кооператив Радчице. Вместе со своим молодым председателем Гонзиком Држевинком косари встают чуть свет, а в четыре уже косят. Участочки маленькие, да по буграм и ложбинкам, так что всё вручную делают. Зато деньки стоят погожие, всё сохнет отлично. Сено зеленое, в нем витамины и белок, оно полноценное. А рядом в Красной Студанке косари, тоже еще не старые мужики, хотят радчицких обогнать. У них угодья не такие горбатые, как в Радчицах. Однако труд и запал в работе — большое дело. Гонзик, радчицкий председатель, с отбитой, как у доброго коня, мускулатурой, загорелый, с выбеленными солнцем кудрями, устало и весело глядит на меня: «Млада пани, кто в районе будет первым готов с уборкой сена?» — а у самого глаза аж светятся и все лицо в мелких капельках пота блестит на солнышке.

Не хотелось мне его огорчать, говорить, что в Сварове Йирка Пильц уже убрал сено. Правда, Йирке шефы помогли, а здесь сами. «Вы, наверное, будете самые первые!» — говорю. «Тогда приходите в субботу в господу. Гулять будем!!! В пятницу, т. е. завтра, кончаем».

«Всю господу разнесем!» — весело вторил ему Некола Йирка, сильный и плотный дядя лет тридцати — из растениеводства. Он отложил косу, вытер выступивший пот с широкого красного лица и, похлопывая себя здоровенной ладонью по жирному брюху, спросил: «А что, млада пани, похудел я или не похудел?» — «Что-то незаметно…» «М-м, — довольно замычал Некола, — я не худею. Что здесь оставлю, так все равно все дома съем. Ох, и жру я, млада пани!» Мне почему-то сделалось ужасно приятно после такого вот общения. Я вдруг почувствовала, что я здесь своя! Мне дороги эти люди, близки их заботы, мне так хочется, чтобы у них было бы все-все хорошо…

В коровнике с Миладой поговорила. Достается ей в эти деньки. И за себя, и за мужа вкалывает: доит, навоз убирает, корма раздает. «Дома бардак, устаю, что аж валюсь, что и муж мне вовсе не нужен. Наверное, из-за этой работы и детей не имею. Постели прикоснусь только, и уже сплю», — признается Милада. Я ей в который раз советую взять себе на ферму помощницу или помощника. Однако Милада с характером, сама говорит, что ни с кем не сработается. А мне она очень по душе: открытая, честная, справедливая.