Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

В дальнейшем, уже на целине, когда из-за бескормицы сбрасывали поголовье и когда животные порой, не выдерживая жестокой жары, гибли по дороге на мясокомбинат, мне этот совет пригодился. Ну а тогда во Вратиславицах… Через две недели после нашей с председателем Вондроушем встречи он сказал мне, чтобы я шла к их экономисту пану Голому получить ключи от квартиры.

Не квартира — сказка! Это весь второй этаж каменного двухэтажного дома рядом с колхозным двором. В доме раньше, т. е. до 1948 года, жил богатый хозяин, у которого в хлеве стояло более трех десятков коров, была клуня огромная, с отсеками для зерна, сена и соломы, а также конюшня, свинарник и небольшой двухэтажный домик для двух семей работников. В этом домике сейчас контора, а все остальное, т. е. коровник, свинарник, склад под зерно и корма, конюшня и еще склад под масла, мазут и лопаты с граблями, — все это составляет большой колхозный двор. Ключ от квартиры я должна была получить у заведующего подсобным производством, которого здесь называли экономистом, пана Голого. Вондроуш Ладя весело смеялся, когда меня к нему за ключом посылал:

— Смотри, «соудругом» не назови!

— А что?

— Это бывший большой капиталист. У Бати, этого мирового обувного магната, был генеральным директором всех его заводов, а потом, после сорок пятого и до самого февраля сорок восьмого, — министр легкой промышленности Чехословакии.

— А потом?

— А после его чуть было не…, — Ладя выразительно чиркнул себя указательным пальцем поперек шеи. — А сейчас у нас, социализм строит!»

Пан Голый в своем кабинете на втором этаже конторы ЕЗД сидел, склонив над какими-то бумагами свою крупную голову в густой, закурчавленной, иссиня-белой шевелюре. Высокий лоб, вдумчивые, глядящие чуть поверх человека светло-серые глаза в светлых ресницах, слегка вмятая слева нижняя челюсть, так что рот его с полными, резко очерченными губами немного косил, а когда говорил он или смеялся, то и вовсе уходил в правую сторону. Я засмотрелась на него, совсем особенного человека. Забыла, что ведь это чуждый элемент, назвала его «соудругом», да еще чуть было не сказала «честь праци». Вовремя спохватилась и, наверное, покраснела. Потому что Голый сказал, чтобы я не стеснялась его, девочек таких молоденьких он не ест. Вот ключ, ведро и тряпка внизу, и надо все как следует вымыть, чтобы сияло. В квартиру придет инженерка, русская, из самой Москвы…

Я молча взяла ключ и, скорее схватив тряпку и ведро, поспешила к дому, где буду жить. На первом этаже две семьи, а на втором только мы. Просторная кухня-столовая, уютная спальня и огромный, хоть свадьбу играй, зал. Да еще тут же три небольшие, но очень романтичные мансардочки. Квартиру уже кто-то помыл. Мне осталось лишь сладко мечтать, куда что поставить, да и где взять столько мебели. А из окон чудный вид: Ештед со своим изумительно розовым (в лучах заходящего солнца) шпилем.

«Обеспечиваем производство» — оба носимся по хлевам, каждый в своем хозяйстве: Иво в Дубнице, я — во Вратиславицах.

Отдушиной стало письмо от Ивы, хорошее, нежное. Вспоминает наше Первое мая семь лет назад. Тогда меж нами пылали страсти, и мы искали прокаженного, чтобы заразиться и быть в лепрозории, вместе до самой смерти. Я тогда вовсе не боялась смерти, а лишь разлуки с милым. А нас именно разлучить собирались. Сейчас мы муж и жена и неделями живем в разлуке. И все хорошо. Былой страсти я уже не испытываю. Любовь стала спокойной, даже обыденной, однако необходимой, как жизнь.

Мне нравится много людей, даже толпа, только добрая толпа, как вот эта — праздничная, первомайская.

Когда люди радуются, то они очень похожи на детей. И сегодня радость всех объединяла. Все так по-доброму друг на друга смотрели, угощали конфетами детей, и при этом не было чужих. Я вдруг вспомнила, как мы жили в Соколовке, под Сталинградом. Тогда люди тоже были едины. Но их объединяли ненависть и горе…

Люди здесь добрые и очень спокойные. Фраза «Йен клид!» самая здесь распространенная. Меня сначала раздражало, даже коробило от того, с каким бережным чувством здесь люди относятся к вещам. Я ведь привыкла вещи считать барахлом. Да и все так у нас, в России. И как-то уж будто в кровь вошло: есть вещи — хорошо, нету — плевать, тоже хорошо, обойдемся, главное — чтобы строить коммунизм. А вот теперь вижу, что в коммунизм должны мы войти красиво и добротно одетыми, да еще с холодильниками, телевизорами, мотоциклами.

С шестнадцатого июня я уже не буду ездить в Либерецкий комитет. Меня переводят главным зоотехником во Вратиславицы. Мне (и другим тоже) сохраняется зарплата участкового зоотехника: 1650 крон. Ее будет платить государство. А кооператив — сорок пять трудодней в месяц. На второй год зарплата от государства на тридцать процентов уменьшится, а от дружства — на столько же возрастет. И так в течение трех лет. За это время хозяйства должны окрепнуть так, чтобы специалистам, да и всем остальным, никуда бы не захотелось уходить. На этот год во Вратиславицах запланировали трудодень на 16 крон деньгами и 4 кроны натурой. Так что у меня выходит огромнейшая зарплата! А у Ивы еще больше. Мы уже купили красивую спальню и хорошо прибарахлились. А мне приобрели мою мечту — велосипед. Я только на днях кое-как научилась на нем ездить. Учил меня Иво на пустыре за домом. А потом я сама осваивала, ездила по улицам при луне, ночью, чтобы никто не видел, как падаю. А последние два дня уже и днем езжу. Со мною рядом — очень во всем помогает мне — практикант из Пражского сельхозинститута, будущий экономист Кутина Рудольф. Он совсем еще юн, с очень симпатичной наружностью. Голубые, радужно сияющие глаза, светло-каштановые волосы откинуты назад, мягкая, стеснительная улыбка и вспыхивающий, словно у девушки, румянец на округлых щеках.

Впервые увидела я его в комитете, среди трех других практикантов. Те тоже экономисты, но интересовались только бумажками. А этот — необыкновенный. Мы с ним скот перегоняем, уши татуируем, телок в охоте выявляем… Словом, он хочет знать досконально всю работу зоотехника, т. к. собирается стать председателем дружства или директором совхоза, или еще каким-нибудь начальником. Его коллеги — Вечерник и Вечера тоже собираются стать «шишками», но ни к скоту, ни к людям сельским даже не подходят. Набирают себе материал на дипломную, не выходя из контор.

А Иво, наверное, так и завяз еще на год в Дубнице. Зоотехник, который должен был его заменить, перемахнул в другое хозяйство. Ладя Вондроуш бесится. Он ведь меня пригласил, чтобы Иво пришел. И квартиру дал ради него. А меня, я это чувствую, не очень желает, тем более что я с ребенком, а тут, как назло, у Лены ангина, и я с нею дома.