Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

А когда к восьми утра явилась я в контору, вся грязная и измученная, агроном Шкода посадил меня на мотоцикл и повез к председателю местного национального комитета (по-нашему сельсовета): пусть, мол, посмотрят власти местные, как приходится молодому специалисту, мне то есть, в то время как Ладя-председатель в отпуске нежится, а финансист Борувка прдел (жопу) по канцеляриям протирает. В МНК (сельсовете) — председатель Йирка и секретарь Йирка. Оба коммунисты и оба без одной руки. У Йирки-председателя правой нет, а у Йирки-секретаря — левой. Люди их между собой так и называют Йирка-правый и Йирка-левый. Оба они очень хорошо ко мне относятся. Всегда говорят: если какие проблемы, чтобы к ним заходила. Однако некогда было заходить. А тут еще увидела Нацовского. Как и многие из Либерецкого райкома, укрепил он собою ряды идеологов непосредственно на веснице. Так вот, оба Йирки и этот Нацовский давай мне мозги насчет Лади закручивать: такой, мол, он и сякой. У них уж и проект созрел — председателя убрать или хотя бы потрясти. От меня подпись нужна под каким-то письмом. Три пары зенок и шипение Нацовского: «Подпиши!» «Дули вам!» — говорю про себя, а вслух культурненько: «Нет, ничего я против председателя не имею». Нацовский очень ехидно меня спрашивает: «Он вам нравится?» И я отвечаю нахально: «Да!» После этого они все вполголоса говорят о Ладе какие-то пошлости, дескать, он бабник, и потому все женщины за него.

В общем, пошла я и вечером доить, и утром назавтра. Зденек молча мне помогал. И уже не бегала я по веснице, не искала доярок, потому что сил не было…

Доярочки сами стали возвращаться. Сначала Мильчинская-старшая, потом невестка ее. Наконец все явились. И вообще разрядка: председатель помирился с двумя Йирками и с Голым и… во мне признал «настоящего зоотехника, первого своего помощника».

«Ты, наверное, так и останешься у нас зоотехником. Иву не отпускают, прусер там у них (по-русски: что-то по-крупному обосралось). А тебя я никуда не отпущу, ни в какой Осташов. Ты здесь нужна. Понятно?» — признался мне председатель Ладя Вондроуш. И я была этому его признанию рада.

Как же хорошо на свете жить и как здорово быть зоотехником! Ни одного дня и даже часа, похожих один на другой. Никакой скуки. Да еще мне решили сделать сюрприз: в день рождения подарили, вернее, дали в служебное пользование мотоцикл «Пионер». Маленький, легкий. Ладя Вондроуш попросил ребят-механизаторов, чтобы меня научили ездить. После обеда я уже полетела на своей моторке (так здесь называют мотоциклы) на птицеферму, которая находится от конторы километров за пять, в Кунратицах. Дорога идет мимо пивовара, взбирается на горушку через засеянное люцерной поле и дальше через лес. Любуюсь чудесной природой. Птичница пани Климешова, полная и пожилая, но еще очень энергичная женщина, встречает меня как родную, кормит сливовыми кнедликами со сметаной. Вкус изумительный. Оказывается, для этих кнедликов тесто готовит она из творога и яиц. Муки совсем мало. Потом делаем с ней месячную инвентаризацию, и я принимаю отчет по ферме. Все отлично, даже перевыполнено. Еще успеваю на новый коровник на вечернюю дойку, а потом еще и на коровник, что возле конторы. Здорово, когда есть мотоцикл! И еще когда любят. А это я чувствую, что меня здесь любят все, особенно пани Соботова, Зденка Коутска, пани Климешова, пан Сладэк, и эти два Йирки, «левый» и «правый», и даже бывший капиталист Голый, все-все, кроме соудруга Нацовского. И это взаимно. Я тоже всех здесь люблю. Вратиславицы люблю…

Селение Вратиславице. Там я работала гл. зоотехником Вратиславицкого сельхозкооператива и жила в 1958 — 1961 гг. в доме с видом на Ештед

А лучшим подарком мне сегодня стало письмо из нашего посольства. Консул Роженко сообщил, что мое с Ивой заявление о приезде в СССР с целью поработать три года в каком-нибудь целинном хозяйстве было рассмотрено комиссией при Верховном Совете, и с положительным решением. В течение года, т. е. до конца июля шестьдесят первого, можем выехать. Теперь все зависит от министерства иностранных дел Чехии, чтобы разрешили Иве поездку на три года в СССР. Заявление туда мы на днях подадим. В дружстве пока никто об этом ничего не знает…

А в конце дня пришел Кутина. С того самого вечера, как он, измученный после дойки, пришел ко мне сказать, что его отзывают в Доуби (соседний колхоз), во Вратиславицы он больше не приезжал. Сейчас говорит, что жалеет, что мог бы и не уходить из Вратиславиц, что здесь он узнал о производстве гораздо больше, чем в Доуби, где, оказывается, живет его руководитель из института. И еще сказал, что никогда в жизни не был он так счастлив, как здесь, работая со мною во Вратиславицах. Я тоже! Только говорить об этом я не стала. Мы всюду ходили вдвоем, а потом и на велосипедах, и без конца чему-то радовались. Он попросил позволения звонить мне в контору. И дал телефон свой, домашний. Пока ручкались, пока смотрели друг другу в глаза, то еле-еле смех удерживала, так хотелось — совсем беспричинно — смеяться. А потом, как ушел (он прощаться приходил, уезжал домой на каникулы), так вроде как что-то погасло, какая-то свечечка перестала гореть…

Как только пришла в контору после утреннего объезда скотных, агроном Шкода Богоуш ко мне подскочил: «Вызывает местный национальный комитет, срочно!» — «Зачем?» — «Наверное, хотят наградить». И улыбается, зараза такая, хитроватыми, чуть раскосыми глазами. Сам Богоуш из крепкой крестьянской семьи, основательный, спортивного вида, лет сорока мужчина.

Прихожу в местный национальный комитет — «левый» Йирка и Нацовский встречают. Оба ужасно официальные. «Знаете, зачем позвали?» — «Агроном сказал, что наградить хотите!» У Йирки потеплело в глазах, дрогнули губы в сдерживаемой улыбке. Принял мои слова за шутку. А Нацовский, наоборот, смотрит упырем: «Вы, соудружка, совершили преступление!» — «Чего-о-о?» — «Вы, соудружка, теленка зарезали без разрешения местного комитета и неизвестно, куда мясо дели». — «Не зарезали, а прирезали. Он погибал». — «Тем более, тем более, это и вовсе наказуемо», — он аж приплясывал, как злился, и, видимо, злорадствовал, слюна фонтанчиками брызгала. «Инфекция… эпидемия, — вылетали слова, — народ накормили мясом негодным…» — «Ага, знаешь, куда мясо делось, гад!» — говорю ему молча.

«Преступление, преступление! — брызжет слюной Нацовский. — За это, — и он перевел дыхание, — тюрьма!» Стала объяснять, что теленок еще был на материнском молоке и что никакая это не болезнь. У него в пищеводе ком створоженного молока образовался. Такое редко, но случается. Пережало гортань. Если б не прирезали срочно, то издох бы, хозяйству в убыток, а так хоть в столовую пошло мясо».