Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Меня сегодня, куда бы ни шла, поздравляли и одаривали. Как будто это я полетела в космос. Нанесли мне бус, платков разных, даже ночную рубашку подарили. И попробуй откажись! Радость, счастье аж у самого горла чувствовала. Ощущала себя частичкой моей прекрасной Родины.

А вечером всем дружством собрались в большом зале Местного Национального Комитета. Стол во весь зал уставлен угощениями. А будет еще и горячее. Меня посадили рядом с нашими туристами. Они — кто откуда: врачи, учителя, инженеры. Пили, тосты произносили, поздравляли. Я переводила. Потом уже и переводить не требовалось, ясно и так: все любят друг друга — чехи русских, русские чехов. Целуются, руки жмут. Моя соседка, полная женщина лет сорока, в черном костюме из добротного сукна и очень красивой блузке, разрумянилась, вздыхает мне на ухо: «Ух, жарко, ух, упарилась!» — «Так снимите пиджак», — говорю. А она: «Нет, не могу, манишка». Я ее опять убеждаю, мол, блузка у вас красивая, а она все возражает, мол, неприлично это. Я долго не могла понять значения слова «манишка». Пока не пошла с нею вместе в туалет, где и открылось, что это всего лишь видимость блузки — воротничок с коротеньким нагрудничком. У меня аж сердце зашлось от жалости к этой женщине — передовику труда: не достало денег или блузок не было? Предложила ей сбегать вместе ко мне. У меня этих блузок! А живу я поблизости, в пяти минутах отсюда. Оказалось, что сама она не может отлучиться. Только с разрешения руководителя группы и вдвоем (я не в счет), и совсем ненадолго. Прибежали втроем ко мне в квартиру. Ленусь моя уже сладко спала в своей кроватке. Щечки румяными яблочками, брови черные стрелами, ресницы, как в сказке у царевен…

Женщины ахали: «Какой ребенок! Какая спальня! И кухня! И зала! И сколько одежды!» Подарила модную легкую блузочку — пускай сейчас же свою манишку снимает, а другой — бусики из бисера стеклянного. Обе ужасно рады. Побежали все втроем обратно. И еще долго-долго все танцевали, пели и обнимались. И признавались друг дружке — чехи русским, русские чехам — в самой сердечной любви и дружбе на века.

А Гагарина показывают по телевизору еще и на другой день. Женщины с поля прибежали, работу побросали, пообещали вечером задержаться, в выходной. А сейчас, мол, никакая работа не идет — Гагарина хотят видеть. Восхищаются нашей страной советской и… мне руки пожимают. А через две недели Юрий Гагарин в Прагу прилетел.

Яркий весенний день. Прага ликует. «Колумб нашего века возрадовал Прагу!» — кричат радиоприемники, сообщают газеты.

Прага встречает Юрия Гагарина, весна 1961 (фото из интернета)

Юрий Гагарин в Праге, его пожелания народу Чехословакии. Весна 1961 (фото из интернета)

Все улицы, по которым двигалась машина с нашим космонавтом, запружены людьми. «Юра! Юра!» — кричат со всех сторон и цветы кидают. Всю машину цветами завалили. Буквально тонет в цветах наш Юра. Он стоит. И в руке, в левой, — цветы, огромный букет роз. Он их держит перед собой, а правой машет, поворачивается во все стороны, улыбается. Улыбка его — широкая, радостная и чуточку застенчивая — приводит пражан в восторг. Люди восхищаются, радуются, некоторые аж до слез… Так не могут встречать никакого властелина, ни даже любимого вождя, а только сына родного…

Ответа на наше с Ивой заявление из министерства иностранных дел Чехословакии не было месяца четыре, и наконец пришел официальный отказ.

Я такого не ожидала, заныло сердце… Может быть, не поняли нас? Ведь мы просили сделать Иве загранпаспорт всего на три года… Я поехала в это министерство сама.

Здание тяжелое, серое. С полчаса мурыжили меня в приемной, куда-то звонили. Наконец спустился ко мне «исполнитель» с лицом столь же бездушным, как эти серые камни, и, поджимая губы свои, объяснил, что не пустили моего супруга и не пустят: так просто, по частному заявлению никто никуда не ездит за границу. Загранпаспорта выдают лишь дипломатам, и тем только специалистам, которых государство посылает. Вот и все. А кто сам — гражданства лишается. Какая несправедливость! Меня-то гражданства не лишили! А если б так, я бы ужасно несчастлива была. Нет. Такое Иве я не сделаю. Но как же быть?! Неужели так и не смогу я отработать на целине хотя бы три года? Не исполню долг свой перед Родиной? Значит, и коммунизм без меня построят… Я шла по улицам Праги и ничего не видела от слез.

Неужели это конец?! А я ведь и Маму обрадовала, что приеду, и в дружстве председателю сказала. Правда, Ладя только обрадуется такому исходу дела. Он тогда, как сказала ему о своем решении поехать на целину, за голову схватился: никем, никаким, даже самым лучшим, зоотехником-мужиком не заменить меня. Люди, мол, бабы особенно, привыкли, присмирели, послушными стали. Я тоже привыкла. Полюбила и Вратиславицы, и людей. Все как родные. Больше того, мне казалось, что я совсем даже и не хочу ехать, просто совесть гложет: исполнить долг, обещание, высказанное девчонкам, и Маме, и Бате. Но теперь, когда отказали… Иду и реву. Одна женщина остановила, по волосам гладит, успокаивает: «Если вам отказали, обратитесь с жалобой!» — «А куда?» — слезы текут, голова пустая. Потом вспомнила: есть ЦК КПЧ, есть президент. Пошла в ЦК. Здание огромное, тоже из камня серого. Но полно окон, и в каждом светлые блики — отражение протекающей рядом, напротив окон, величавой, закованной в камень Влтавы. По широким гранитным ступеням всхожу к высоким распахнутым дверям. Как и в министерстве, на вахте остановили, выслушали… «Вам надо к соудругу Ондрачку», — сказали и сразу же ему позвонили.

Минут через десять подошел к вахтерской будке — я рядом стояла — пожилой, с редкими волосами, с вытянутым, как у лошади, лицом, дядечка, соудруг Ондрачек. Приветливо улыбнулся, руку подал, повел в комнату для деловых свиданий. Это недалеко от вахтерской будки, на первом этаже. Комнатка маленькая, во всю стену окно с видом на Влтаву, маленький столик, стулья. «Рассказывайте, что случилось». Говорю, а у самой слезы льются. На этот раз не от бессилия и злости, а наоборот, от участия, от сердечного взгляда синих глаз в старческих морщинках.

«Неужели нельзя моему супругу поехать со мною на целину, помочь мне исполнить свой долг перед моей Родиной? Всего на три года! Не меняя гражданства?! Ведь я же работаю здесь! По призыву партии вашей, КПЧ, пошла на село работать. И как вернемся, пойду!» — и все это сквозь всхлипы… Соудруг Ондрачек мне водички принес попить. Потом своим чистеньким носовым платочком утирал мне слезы. Потом еще куда-то отбежал и мороженого принес: «Ешьте, а я отойду, кое-куда позвоню, переговорю».

Вкусное мороженое, река, бесконечно плывущая прямо за окнами, вся в мерцающих солнечных бликах, подействовали успокаивающе. Я так залюбовалась, что, кажется, маленько уснула. Вошел соудруг Ондрачек, улыбается: «Заждались?» А мне показалось, прошла минутка всего. (Потом выяснилось, что целых два часа!) Принес добрую весть: загранпаспорт Иве могут выдать. В принципе, это возможно. Надо снова писать заявление в министерство. Снова заявление?! Снова целый год ждать?! А у нас только до первого июля срок! И вновь чувствую: горло сжимает мне тоска несусветная. Соудруг Ондрачек успокаивает: «Ну не сейчас, не в июле, так потом поедете. Не беда ведь». — «Да как же потом? Как же не беда?! Ведь так и коммунизм без меня построят!»