Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Когда часа через полтора мы явились, освеженные прошедшим дождичком и пирожками с рисом и яйцом, начальник уже все разузнал о нас, вылез из-за громоздкого стола, поручкался с нами и положил на стол большущую карту Алтайского края: «Выбирайте!» Я сразу же ткнула пальцем в Сростки. «А почему туда?» — «Хотим! Там — красиво и люди хорошие»!» — «Но это вовсе не целина. А вот — целина!» — и он показал пальцем куда-то, где возле самой границы с Казахстаном значились находившиеся почти рядышком Кулунда, Табуны и Славгород — те самые места, в которые нам ехать не советовали. Консул нашего посольства в Праге товарищ Роженко, с печально-вдумчивым взглядом серых глаз, вообще считал блажью это мое решение ехать на целину. Осторожно отговаривал. А потом, уже подавая документы, сказал: «Счастья Вам, только не попадайте в Табуны, Кулунду и Славгород». И неопределенно пожал плечами, когда я спросила: «Почему?»

Я показала на карте Рубцовск. Когда-то я была в тех местах у мамы в геологической экспедиции. Там везде целинные степи. «Нет!». Тогда я стала тыкать во все населенные пункты, кроме тех трех. «Нет и нет». — «А почему вы так не хотите в Табуны?» — «Просто не хотим, и все», — не выдавать же мне было симпатягу Роженко. «Но именно в Табунах вас ждут. Там орденоносный директор, заслуженный зоотехник, там прекрасный коллектив, там квартира вам приготовлена…» — «В самом деле, поедем, а? Ведь мы еще не работали в лучших коллективах. И квартира…» — сказал Иво. Я возражала снова и снова. Однако начальство стояло на своем железно: «Только в Табуны!» И мы «решили» ехать. Начальник нам пожал руки. Сказал, что по приезде нам сразу же подъемные выплатят…

Поезд мчал по совершенно ровной местности. Огромные, до самого горизонта, поля пшеницы перемежались с большими посадками кукурузы. Все — и пшеница, и кукуруза — одного цвета, какого-то побуревшего. Кое-где в полях видны были одинокие комбайны, а на дорогах — груженые пшеницей грузовики с густыми тучами пыли за ними. И почти всюду вблизи станций и полустанков высились башни элеваторов.

«Сейчас Табуны будут. Готовьтесь! Поезд всего две минуты стоит, и нет платформы, так что с ребенком осторожнее!» — Все это проводник для нас объявляет. Мы одни со всего поезда сходим в Табунах.

Маленький полустанок. Элеватор. Ровная широкая улица совершенно одинаковых, похожих на игрушечные, домиков. Их собирают из деревянных щитов и зовут финскими. Перед каждым домиком молоденькие топольки. Мы было пошли по этой улице, уходящей от железнодорожного полотна прямо в поле, но вовремя повернули обратно. Женщина, ее одну мы встретили по дороге, сказала, что контора находится по другую сторону железной дороги, там, где неприятно для глаз серело нагромождение старых построек. Пошли туда. Вблизи все было еще некрасивее. А ноги буквально утопали в мягкой серой пыли. Возле конторы — дома с облупленной штукатуркой и красным флагом над входной дверью — такое же неказистое, с перекошенным деревянным крыльцом и протоптанными (вот-вот переломятся!) ступеньками, здание совхозной столовой. А чуть от нее поодаль — длинный барак серо-бурого цвета с малюсенькими грязными окнами, с вонючими помойками, с мухотой и множеством детишек, снующих тут же между бараком и столовой.

В конторе был только рабочком Василь Иванович (это, как мы поняли, главный в совхозе профсоюзный деятель) и седеющий, непонятного возраста, ссутулившийся над бумагами бухгалтер.

— Остальные все в поле, — объяснил ситуацию рабочком. — Самая горячая пора у нас. Ночью морозец был. Боимся, хлеб осыпаться начнет. И кукуруза перестоялась. А ее ведь на силос посадили. Но счас вот Колька найдет зоотехника, директора… И мы вас попробуем поселить».

— Нам сказали, что квартира нам приготовлена уже!

— Чего-о? Где сказали? В краевом? А-а… Ну, конечно же, приготовлена, конечно… Вы вот только посидите здесь, подождите, отдохните. А я счас, я счас, — захлопотал, забегал, звонил кому-то.

Наконец приехала главный зоотехник. Лейман Анна Михайловна! Ладонь, как и вся она, дробненькая и будто солнышком подсушенная. Анне Михайловне, как нам сказали, нет еще и пятидесяти, а по лицу так и все шестьдесят можно дать, до того изморщиненное, узенькое, с тонким прямым носиком… А, наверное, красивая была, и глаза не смотрели так жестко. Даже когда улыбается, взгляд ее маленьких серых глаз не теплеет, и от этого живое, как у мартышки, лицо кажется маской.

«Сейчас фас поселют, сейчас! Поситите, поситите», — Лейман пригласила к себе в кабинет рабочкома, а мы остались сидеть в маленькой приемной, где молча тюкала что-то указательными пальчиками на пишущей машинке молоденькая секретарша.

В кабинет к зоотехнику зашли еще двое дюжих загорелых дочерна мужика, оглядели нас не то жалостливо, не то усмешливо, даже поздороваться забыли. Потом эти двое вышли вместе с рабочкомом, и Анна Михайловна пригласила в кабинет нас: «Эльза, прикатофь людям чаю», — сухо сказала она секретарше. Мы сидели в просторном кабинете и глазами паслись по стенам, где сплошь висели плакаты с ясно-радостными лицами передовиков, таблицы с показателями и графики — кривые, восходящие год от года все выше и выше. Это — производство зерна, а также молока…

«Мы перфые в районе по фсем покасателям. Мы перфые ф крае распахали фсе-фсе. Кте пыли трафы — теперь кукуруса. Мы слушаем нашу партию и Налифайко. Мы кормим короф только силосом». Мы с Иво рты разинули, восторгаемся и ужасаемся одновременно. Восхищают восходящие кривые графиков, растущие год от года показатели, но ужасно пугают слова зоотехника о том, что кормят одним силосом. С точки зрения физиологии жвачных, особенно стельных, это просто невозможно. Страдает костяк, падает жизнеспособность, хуже развивается плод, яловость, прохолосты… Однако это не сразу проявится. Потом. Но тогда уже ничем не помочь… «Кто такой Наливайко? Почему вы его слушаете? Ведь нельзя кормить одним силосом кукурузным», — мы стараемся объяснить Анне Михайловне, почему нельзя…

Однако для нее самый большой научный авторитет — это директор Алтайского НИИ сельского хозяйства Наливайко, а Попова нашего из Тимирязевки она знать не знает. И вообще: «Алтайский институт — самый глафный, Налифайко — самый умный. Сам Хрущев хвалил Налифайко». Мы с Иво переглянулись: ничего себе! Впрочем, за Наливайко, за кормление кукурузным силосом — цифры…

Но это лишь пока. Вспомнила я свою дипломную работу: ведь тоже восхваляла силосный тип кормления. Теперь стыдно за собственную дурь.

Наконец в дверях появился рабочком с запаленным, будто на дистанцию бежал, но и весьма довольным лицом. Он молча, преданно улыбаясь, глянул на серьезную Анну Михайловну. Она понятливо ему кивнула и нам: «Фсе, можете поселяться. Он фас поселит».