Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Ударяюсь, чтобы отыскать для них животные корма. Пока что со Славгородским птицекомбинатом договорилась: будут кровь для нас собирать. Однако где хранить? Ездить каждый день накладно, Славгород за пятьдесят километров.

С птичницами отношения хорошие, т. е. они ко мне всей душой и не просто слушаются, а прямо бросаются исполнять сказанное. Тут, я заметила, вообще люди очень исполнительные и никогда не спорят, хоть ты самую несусветную глупость предложи, все исполнят. Впрочем, Нина Головенко, хоть и выполняла приказы, но все потом обсуждала и весьма критически: «Романович наказал каждый день кур пересчитывать. Ну не глупость ли мять их, тревожить лишний раз?» — «А что же ты согласилась, не возразила ему?» — «Да шо с ним спорить? Соби на голову. Вин же злый». — «Со мною тоже не спорят», — подумалось. — «Нина, а вы с Украины приехали?» — «Ни, я народылася тут, у Сибири. Батькы прийихалы, со своими батьками». Это было, оказывается, в конце первого десятилетия нашего века. В тоске по земле шли сюда с Украины, волоклись на клячах своих, на волах через всю Россию безземельные крестьяне. Здесь, в дикой степи, где ни единого деревца не росло, а только бурьян да полынь, рыли землянки, строили мазанки из глины и камыша. Зато земли здесь плодородные: пшеница, подсолнух, кукуруза — все росло. А клевера какие! «Без трав наши деды хозяйства не вели», — сказала, будто спорила с кем-то, Головенко. — «Но ведь сейчас Наливайко, ученый ваш алтайский, доказал будто бы, что вместо трав лучше кукуруза». — «И кукуруза, и кавуны, и помидоры — все растет, а все одно, зря травы повывели. Они же землю держат, не дают ей пылякою стать».

Вечерами, после работы, очарованная степными далями и светлыми перспективами, пишу большой очерк о целине. Пошлю в Чехословакию, потому что люди там любят нашу страну, хотят больше знать о нашей жизни.

Кулундинская степь (фото из интернета)

По утрам седой иней на всем, бодрящий морозец, а днем жарко, сушь. Ни дождей, ни снега, ревматизм мой совсем, кажется, заглох. А Иво вдруг заболел, температура 39, а к обеду — больше сорока. Пришла молоденькая врач, сказала, что это грипп, местный. Хорошо бы чай с лимоном. Но лимона тут нигде не сыщешь. Принесла из столовой молоко, кисель. Ничего не стал есть. «Звони в посольство! — говорит Иво, — не помирать же здесь. Поедем скорее обратно!» — «Да ведь только мебель расставили». — «Кинем все. Поедем. Скорее звони в посольство!»

Бегу в контору. Больше-то неоткуда звонить. Лейманша, как узнала, что хочу в посольство обратиться, так аж вьюном вся пошла: «Не ната сфанить. Ната продукты выписать». Что-то написала на вырванном из блокнотика листочке, дала секретарше. Та на меня глянула, ушла с листочком в руках. Минут через сорок приносит прямо нам домой огромный пакет: мед, масло сливочное, мясо, пшено, сало… Откуда только достали! В магазине кроме селедки ржавой и слипшихся, засиженных мухами конфет ничегошеньки нету. Потом сама Анна Михайловна проведать пришла. «Как сторофье? Мошет пыть, фам ф Парнаул позвонить? Ф польницу?» — «Уже лучше», — успокоил ее Иво и сам повеселел.

А через три денечка он уже на ногах. Поехал в Забавинское отделение, за 12 км от центра совхоза. Там украинцы живут, все село украинское, белые хаты, присбочки. Ну и немцы, несколько семей. Немцы здесь повсюду. Неужели правда, что они рассказывали? Их мучили только за то, что немцы они? Их сюда всех насильно привезли. Осенью, в непогоду. Выгрузили из теплушек прямо в степи. Лопаты дали, чтобы землянки рыли… А копали женщины и подростки: всех мужчин в трудармию угнали, на Север, на Колыму. Так и не вернулись они. Женщины одни с детишками. Потом и школы построили, но четыре класса всего. А дальше учиться их не пускали. Саша Кеммер да Анна Михайловна Лейман — исключение: институты окончили.

Как-то прихожу — птичницы мои газету читают. Явно их что-то разволновало. Спрашиваю, а Нина Головенко вместо ответа сует мне «Зори Алтайские»: «Гляньте, що предлагають у колхози „Родина“ Шипуновского района». Я читаю и радуюсь: «Постепенно сложатся аграрно-промышленные объединения… Колхозники будут жить обеспеченно, их потребности полностью удовлетворятся за счет общественного хозяйства…» — что же тут плохого? — «А вы дальше читайте!» Читаю: «…Посчитали, что личное хозяйство только мешает семье Копыловых, Виктору (свинарю) и Марии (доярке) … Всего заработок у них в колхозе — 4037 рублей, а от личного хозяйства — 480 рублей. А времени, если все посчитать, на личное столько же уходит, как и в колхозе». И далее: «Уже сейчас многие семьи отказались от собственных коров, покупают молоко и масло в магазине…»

«Счастливые, — подумалось о колхозниках из этой „Родины“, — у них в магазине масло есть!»

«Та якэ масло! Хто його там дасть людям? Моя сестра там, у колхози у том. Цэ масло було один день, як с газеты приехали, фотографировали. У тех Копыловых и правда все достатком ломится. Так она ж с фермы носит и он… А как моя семья проживет без коровы, без поросят, без телка?! Меньше двухсот рублей на четыре человека».

«А у нас четверо на одну мою сотню рублей», — говорит Валя. Она тоже разволновалась, потому что и у нее личное хозяйство есть. Дети ухаживают за бычком, за поросятами. Работают, не балованные.

«Без своей скотины пропадем», — вторит им Эльза.

«Но у вас же никто ничего не отбирает», — говорю. Однако женщины, особенно Нина Головенко, наученные самою жизнью, уверены, что раз написали, то что-то будет. Зря такое не пишут. Мол, у нас как задумают рабочего человека ободрать, так это обязательно сделают «по предложению трудящихся».

Мне все же удалось их успокоить. Рассказываю им, как в чешском селе живут, получают в колхозе зарплату, которой не то что на молоко, мясо и овощи хватает, но и на разные экскурсии по дворцам и старинным замкам остается. «О-о, — мечтательно вздыхают мои слушательницы, — нам бы хоть одним глазком глянуть на те замки, на ту их Прагу!»

Ровно через месяц после приезда нас вызвали в паспортный стол Табунской милиции. Проверили паспорта. Мне сказали, что вместо красного заграничного дадут обычный, зелененький… Из милиции прямиком поехала на птицеферму.

Хочу птичницам показать, как загранпаспорт выглядит и… не могу найти. Лап-лап, нигде нету. Скорее назад в милицию. Но паспортный уже закрыт. Начальник вышел. Только через три дня будет.

На всякий случай просмотрела всю дорогу, по которой шла… Но нет, да и быть не должно, карман глубокий. Вечером узнала, где живет начальник паспортного стола, пошла к нему домой. Он как раз курятник ладил. «Нет, не оставлял я ваш паспорт, и стол чистый был, когда с работы уходил!» Но куда же делся? Смутно припоминаю, что, когда выходила из паспортного, навстречу три милиционера. Прямо в дверях стояли, зубоскалили мне. Потуже плащик запахнула, руки крест-накрест на груди сложила и продралась сквозь них. А паспорт в кармане плаща был. Может, кто из этих милиционеров? Понарошку? Всю неделю заходила, точнее, заезжала на велосипеде в милицию. Мне это было по дороге на работу. Спрашивала, не нашелся ли мой паспорт. В ответ мне только ухмылялись…