Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Поодаль от центра с его базарной площадью — почернелые скособоченные деревянные хибары вперемешку со стандартно-аккуратными финскими домиками будто присели вдоль пыльных улиц.

По одной из них, широченной, с истоптанной побуревшей травой, с колючками, со свиньями, без конца роющими и без того всю раздолбанную землю улицы, ехали мы с Колей Катрушенко до самого птицекомбината.

Перед нами у приемных ворот комбината было три машины, нагруженные птицей. «Цэ аж до после обеда», — определил Николай и отправился пиво пить. Он и мне принес. Но разве ж это пиво?! Я, чтобы не обижать, сказала, что вообще не пью пива… А самой вспомнился Вратиславицкий пан Сладэк, посылавший мне жбаны еще теплого душистого пива… Замечательного!

А приемка шла ме-едленно! Солнышко припекает. От ящиков с цыплятами жаром пышет. Мы верхние ящики сняли, чтобы куры там не сварились. Поставили их в тенек рядом с машиной. Сначала вялые, недвижно сидели, а потом стали выдираться из ящиков. Мы их не успевали ловить и запихивать. Пришлось снова ставить ящик на ящик. Пока сдали, сами чуть не сварились. Двадцать голов нам записали в недостачу, а килограммы зачли. «На следующий раз везите голов двадцать лишних. Вам же все равно, главное, килограммы. Мы их вес вам зачтем…» Катрушенко мне объясняет: «Вес они как угодно могут сделать у себя, а головы у них считают. Лишние нужны, чтобы все сходилось, когда себе возьмут, поняла?» — «А что если им в счет этих лишних голов наших доходных, синюшных привозить?!» — «Во!!» — поддержал меня Катрушенко, и нам обоим стало ужасно весело. До самых Табунов он рассказывал разные смешные истории, и мы смеялись.

Молодняка в цыплятнике больше пятидесяти тысяч. В батареях теснотища. Каждый день вытаскиваем задавленных, затоптанных, расклеванных. До сотни набирается, веду строгий учет павшим. Но вчера пересчитали и… огромная недостача. Приходил Романович, трескучим голосом вкрадчиво стращал меня тюрьмой, если не поймаю того, кто крадет. Почти семь тысяч не хватает! «Думай, Григорьевна, гляди: Эльза наряжается — сапожки себе купила, а на эту, Головенчиху, посмотри — пальто с чернобуркой. А раньше все фуфаечка и фуфаечка». — «Так ведь они без выходных. И на птичнике и на цыплятнике. Вкалывают, зарабатывают». — «Следи за ними, следи! Не поймаешь вора — тюрьма тебе!» — каркал Романович. И Анна Михайловна приходила. Какими-то неживыми глазами смотрела на меня и тоже спрашивала, на кого думаю. Кричала на цыплятниц, мол, они виноваты. Женщины плакали. А мне сказала, что все-все на меня — бригадира — повесят, материально ответственного… Уже к вечеру управляющий приехал. Смотрел сочувственно в глаза и будто сам с собою рассуждал: «Если бы кто-то из наших — давно б уже соседи узнали. И я бы знал: пришли б ко мне корму просить», — говорит, а сам ходит меж рядов с батареями цыплят. И вдруг остановился: «Смотри, Григорьевна, видишь под кормушкой что-то серенькое? Ба, да это шерсть! Крысы!» Управляющий крутанулся и чуть в пляс не пошел от радости. Пообещал привезти отравы…

Подействовало на третьи сутки. Снова полная бричка дохлятины. На этот раз крысы. Серые, жирные, с отвратительными голыми хвостами. Я все сделала как надо, еще три дня назад, вечером. У цыплят на ночь кормушки убрали, а в пустом ряду полные корытечки отравы насыпали. И позавчера, и вчера павших почти не было — ни цыплят, ни крыс. Думала, что яд не подействовал. А сегодня — ужас глянуть: в кормушках, в клетках, в проходах, под батареями — всюду трупы крыс. Мы торжествовали.

Управляющий довольный, смеясь, предложил пригласить Лейманшу и Романовича, посчитать при них пойманных «воров». Анна Михайловна только глянула: возок полнехонек и с верхом, во все стороны голые хвосты… Побледнела, платочек ко рту и отошла молча. А Романович заставил цыплятниц пересчитать всех крыс и сам очень внимательно следил за пересчетом. Наверное, так и надо было, но уж очень казалось противным. И сам Запорощенко почему-то показался мне крысой, ужасно гадкой.

Восемь тысяч цыплят списали на крыс и на хорька. Хорек ходит в арочник, кур таскает. Нас, т. е. меня и птичниц, лишили квартальной премии. Мне вдобавок урезали на тридцать процентов зарплату сентябрьскую. «За халатность», — строго произнесла Лейман. Я ужасно обрадовалась такому исходу дела: не тюрьма! Анна Михайловна, давно не смотревшая мне в глаза, наконец-то глянула, по-доброму улыбнулась: «Я са фас боялась ошень». Наверное, и за себя тоже. Саша Кеммер сказал нам с Ивой: «Хоть и заслуженный зоотехник, а все равно немка. Если что, и ей бы нагорело…»

А лето, жаркое, пыльное, уже было на исходе: ложилось в грузовики спелой твердой пшеницей, полнило столы, а также бочки и бочата огурцами, помидорами, арбузами… И вдруг после солнечного, пышушего жаром дня грянула такая же яркая, при полной луне, морозная ночь. Заморозки выбелили и враз высушили кукурузу. Еще хорошо, мороз не тронул початки. Силос, хоть и с большим трудом, все же можно будет заложить.

Приближалось первое сентября. Школа была там же, где и детский садик, за железнодорожным полотном. Обозначенного перехода не было, переходили в любом месте, и только для машин и гужевого транспорта был переезд. Поезда ходили очень редко и всегда гудели, проезжая Табуны. Детей в школу отправляли одних и никогда ничего не случалось. Все же я очень боялась этой железной дороги, наверное, потому что была напугана еще в пору своего детсадовского возраста…

В школу я повела свою дочушку за ручку. Шоколадная форма под цвет ее волос, белый фартучек, сияющие глазищи… В портфелике азбука. Буквы знает все, а слитно читать так и не смогла ее научить. Учительница молоденькая, очень симпатичная, сказала, что местные дети отсталые по сравнению с Леной. Так что ей легко будет. Школа одноэтажная, но с длинным коридором, с деревянным крылечком и с большим, в четыре дырки для девочек (и столько же — для мальчишек), деревянным туалетом на школьном дворе. И школа, и учительница Леночке понравились. В последующие дни Лена ходила уже без меня, а с ватагой школьников, девчонок и мальчишек, которыми она — маленькая, шустрая и очень смышленая — явно хороводила.

Уроков почти не задавали, а на родительском собрании учительница Любовь Степановна, молодая и очень жизнерадостная девушка, Лену весьма хвалила: и физически и умственно очень развитый ребенок, к тому же очень добрая и справедливая. Всегда заступается за слабых… «Быть ей вожаком!» — говорила учительница. Однако вскоре начались проблемы. Дома совершенно не было места для того, чтобы выполнять задания по чистописанию: был лишь малюсенький кухонный столик, заставленный кастрюлями и посудой, так как другого места для посуды в комнатенке вообще не было. Правда, квартиру нам обещают со дня на день…