Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

А платья из портьер и гардинного шелка… Эх, чудеса изобретательности проявляли наши дамы! Слава им, слава, какими красивыми и модными ухитрялись они выглядеть! На какие ухищрения не шли! Каких только изобретений не было сделано в те годы. Сколько удачных выкроек до сих пор хранится по шкафам и ящикам письменных столов!

Сами шили, сами вязали, только что обувь не тачали. А вот сумки из старых сапог — да! Было! Я лично видела! А пряжки на туфли из уцененных брошек? И все спрашивали, где это я такие туфли купила? А кружева, споротые с немецкой ночной рубашки? А платья, вязанные из катушечных ниток?!

Пережили и дефицит. Вошли в эпоху невиданного разнообразия…

Но между дефицитом и эпохой невиданного разнообразия был переходный период: помните многочисленные комки с китайским и польским ширпотребом? Рынки, на которых продавались тряпки, казавшиеся нам чем-то заоблачным?

Не могу не вспомнить типичнейшую для начала девяностых историю: я работала на зверски режимном предприятии, сотрудникам которого выезд даже в Болгарию был невозможен. И тут поразительное известие: ура, везут! В Польшу!

Хорошо знакомые с тогдашними реалиями счастливчики набрали, где могли, электроприборов: кофемолок, кофеварок, миксеров, дрелей, утюгов для бартера и торговли. Уж не знаю, что они в этой Польше видели, но зато прибарахлились. В основном, привезли свитеры, джемперы и блузки, беленькие такие, с узором дырочками, пробитыми по воротничку и рукавам. Получились близнецы-братья, как и в тот период, когда наше предприятие снабжалось талонами в «Лейпциг», откуда покупатели возвращались в абсолютно одинаковых по цвету и покрою шмотках. Время было такое…

И вот одна дама, мнившая себя эталоном вкуса, пообещала показать мне такое, отчего я от зависти на стенку полезу. И я-таки полезла: представьте свитер толстой вязки с высоким воротом. Во всю длину свитера спереди и сзади узор: по два огромных попугая-ара, красных, с зеленым и синим, сидевших нос к носу. Пока я подбирала слова для ответа, дама меня выручила, объявив:

— Вот видишь, они барахло везли, а у меня действительно вещь!

На что я быстро-быстро закивала, счастливая, что больше уже ничего говорить не нужно…

Меня часто упрекают в том, что я воспеваю прошлое. Ошибаетесь, господа. Нельзя только воспевать или только хаять прошлое. Такой упертости я себе не позволю. Я прошлое ВОСКРЕШАЮ. Для тех, у кого это прошлое еще живо. Еще не умерло. Еще стоит перед глазами. Потому что прошлое неразрывно связано с молодостью. И мы все еще молоды. Мое поколение, ау!!!

И я счастлива, что все мы красивы, модно одеты и больше не стоим в очередях. Ни за чем. Даже за джинсами, столь любезными сердцу многих-многих-многих мужчин и дам. Что все можно просто пойти и купить, были бы деньги. Что слово «спекулянт» попросту исчезло из обихода без всяких усилий бригад ОБХСС и отрядов по борьбе с экономическими преступлениями.

Хорошо бы, если бы это продлилось, а то ведь в нашей стране, как известно, ничего постоянного нет, увы…

P.S. В качестве посткриптума привожу письмо моей любимой подруги Ирины Богдановской, которая нынче живет в США: «Боже, ну как ты все это помнишь!!! Было, было это все, да. И диван черный дерматиновый у нас стоял на почетном месте, а над ним черный рупор радио. Диван раскрывался, и в нем хранились разные интересности, которые трогать запрещалось. И этажерка у меня была моя, личная, на ней стояли мои поэты: Есенин, добытый правдами и неправдами, и синий Блок, и мааааленький Пастернак, выцыганенный у Милки Фирер, ныне заслуженной израильской гранд-дамы Эмилии Бяльской. Во время землетрясения 1966 года на эту этажерку упал кусок карниза, аккурат на 4 см от моей головы. И придавил «Поэтов пушкинской поры» и самую любимую «Европейскую поэзию». Так и не дали мне их достать, боялись, что все рухнет. А мебель какую-никакую вытащили: комод тяжеленный и буфет потрясающей красоты с резной верхушкой. Когда нам после землетрясения дали квартиру на Высоковольтном массиве, эта верхушка не прошла в низенькие габариты, и ее безжалостно отпилили… А комод до сих пор стоит в моей ташкентской квартире. Сестра хотела выкинуть, я возмутилась, и она злорадно привезла его мне: на, мол, кушай. Но я с ним счастлива. Когда приезжаю.

И «Лебяжьим пухом» я пудрилась, стоил он 90 копеек после реформы 1961 года. А до реформы я еще не пудрилась. А ресницы красила спичкой горелой, плевать в тушь я не умела. Помню еще румяна в маленьких жестяных баночках, ими красили и щеки, и губы. А у моей старшей сестры была такая машинка для завивания ресниц. Она вообще была, как сейчас сказали бы, гламурная. Валик надо лбом взбивала, ресницы завивала, туфли шила на заказ «у греков». Носила «менингитки» всех видов, и вязаные, и фетровые, и сама мастерила из ничего шляпки с бантами и бабочками. А вот я шляп никогда не носила. Не шляпное лицо. Но покупала не раз в дурацкой надежде, что вот сейчас, на этот раз… Помню, когда сын в первом классе, ложась спать, небрежно сообщил мне, что завтра у них новогодний утренник обязательно в костюмах, я не убила его, а села и за ночь сварганила ему костюм кота в сапогах из моей лучшей шляпы и юбки от выходного платья, из такой ткани с махрушками, нашитыми сверху, она называлась «колдунья» или «кудесница», не помню. Из юбки вышел плащ, а сапоги его я обернула рукавами от платья. Второе место занял. В старших классах мы добились, что у девочек нашего класса была форма не коричневая, как у всех, а рубашки хаки и темные юбки. Ну, юбка была у каждой, а рубашки нам пошили в военном ателье, одна мамаша там работала. И мы очень гордились. Тань, ну какое спасибо тебе, что ты все это помнишь и нам даешь вспоминать».

И еще одно письмо от Зухры Ашрабовой, которая, правда, младше меня лет на пятнадцать, но много чего хранит в родительских сундуках, дай ей бог здоровья!

«По поводу «ношения» панбархата на базар замечу, что в Ташкенте и сейчас много тех, кто не отличает вечерний макияж от повседневного и то же в одежде. Некоторые красятся, будто в последний раз в жизни! Про полосатые платья: меня, маленькую девочку, мама взяла с собой к портнихе, а там были журналы мод. До сих пор не забуду модель из разноцветного яркого полосатого материала. Чтобы показать костюм во всей красе, пришлось дать несколько снимков. А модель была вроде «брюки превращаются, превращаются брюки…», то есть вот стоит манекенщица в пышном и благопристойном костюме с пышной юбкой и кофточкой с рукавами. Вот она «присняла» кофточку, и оказалось, что юбка — это сарафан с пышным низом и топом на бретельках. Но вот она «присняла», то есть начала расстегивать юбку, а оказывается, что топ — это верх купальника! Во как! До сих пор под впечатлением! Мамины черные кружевные перчатки все еще лежат в ящике ее стола. А когда ты, Таня, стала носить капрон, у меня появились капроновые ленты! До этого ленты на косички были шелковые и все время развязывались, а капроновые были нарядные, не мялись и держались крепко. Концы ленточек зажимались между двумя линейками и прижигались спичкой, чтобы предотвратить «махрение».