Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Отзовитесь, пожалуйста. Ваша Таня.

Та самая. С Малясова. С ромгерма. Из Ташкента.

Иногда я думаю, что неправильно выбрала профессию. И муж мой неправильно выбрал профессию. Надо было в ветеринарный идти. Иногда я думаю: вот было бы много-много денег, открыла бы приют. Настоящий, а не живодерный. Не тот, где, когда все вольеры переполняются, самых засидевшихся усыпляют, чтобы освободить место для новых. И не тот, где собак и кошек держат в тесных клетках, где негде повернуться и кормят всякой просроченной дрянью.

Приют на большом участке, с ветлечебницей, аптекой, собачьей парикмахерской и собачье-кошачьим ателье, чтобы хоть какой-то доход на содержание того же приюта…

И чтобы никто не остался на улице. Облик страны измеряется не только отношением к детям и старикам, но и к животным. А значит, моя страна где-то на уровне Кот д'Ивуара. По всем трем показателям.

А когда-то… Когда-то в жарком восточном городе, на жарком восточном солнышке, в жарком восточном дворе, где земля горячая, двор зарос касторкой и ночной красавицей, а фасад напрочь затянут темно-зелеными колючими листьями хмеля, где еще в полной силе стоят два красавца — серебристых тополя, где по вечерам все старательно поливают окаймленные живой изгородью палисадники и двор из шланга, и ручейки растекаются по пыли, которая обволакивает капельки, и получаются мелкие серые пузырьки, маленькая девочка в том возрасте, когда еще можно бегать босиком и в одних трусишках и никого это не смущает, зачарованно смотрит на странное насекомое, довольно большое, светло-зеленое, отдаленно похожее на кузнечика, только это не кузнечик, неподвижно сидящее на толстом стебле касторки.

— Богомол, — говорит Вовка, — это богомол.

— Как это — богомол?

— Вот видишь, кланяется. Значит богу молится.

Мне в голову не приходит потрогать богомола, хотя любопытство бьет через край. Он кажется противным и страшным, не то что толстые шмели, лениво жужжащие над цветами. Правда, насчет шмеля опыт имеется печальный. Но все-таки я его потрогала!

Осы тоже страшные. Как-то я видела стаю ос, кружившихся над куском мяса. Они просто вырывали куски и утаскивали в большое осиное гнездо. Вот гнездо я тоже потрогала. Просто не знала, что это такое и из чего сделано. Но и этот опыт, как говорится, есть. На собственной шкуре пройденный. А уж ору-то, ору-то было!

Хорошо соседка тетя Фрося, которой «принадлежало» гнездо, сырую луковицу принесла и приложила!

Наш балкон был затянут плетями хмеля. И в хмеле жил кузнечик. Или мне так казалось. На ночь я сажала его в спичечный коробок, утром выпускала, а он опять прискакивал. Или это был другой кузнечик? Мне было года три…

Да что там осы, шмели и даже богомолы! У нас мыши были! Несмотря на второй этаж! Ну кто знал, что нельзя ящик с пшеницей на балконе хранить! Они даже книги пытались съесть, но вот этого им как раз и не дали.

Мышь я точно погладить не пыталась. Но, в отличие от большинства женщин, совсем их не боюсь. Они же в конце концов не виноваты, что им есть хочется.

Много лет спустя мыши стали заводиться во всем большом двадцатидвухэтажном доме. И у нас тоже. В связках с макулатурой, которая на сдачу для получения тех же книг предназначалась. И повезли мы ее на лифте. Кроме нас в лифте было еще несколько человек. И тут из связки выскакивает мышонок и бежит в мою сторону. И все дружно стали кричать, чтобы я его прибила. Ногой.

А я не смогла. Пока они вопили, лифт спустился на первый этаж, и мышь выскочила. Слава богу. Потому что убить кого-то, даже мышь… все равно не могу.

Первым настоящим животным в моей жизни была коза. То есть коза, конечно, не моя. Коза была наших соседей Княжевских. Во дворе почти у каждой семьи был сарай. Вот коза жила в этом сарае. Белая такая. Иногда позволяла себя погладить. Мы дружно таскали ей траву. А куда она потом делась — ей-богу не знаю.

Зато взамен мама завела в сарае уток. Ох, уток я так любила! Они все подряд ели, особенно рыбьи внутренности. Как крокодилы набрасывались. А уток становилось все меньше, и уж как я просила не трогать самую любимую, шоколадную, в смысле с шоколадными перьями, а мама не послушалась.

Какую же истерику я закатила! Визжала так… И есть в тот день решительно отказалась. Ну и угол конечно. Полдня отстояла. А утку все равно не ела.

А сейчас думаю: мама ведь знала, что я люблю эту утку. Зачем же так? Да еще прочитала воспоминания подруги, ее отец выпустил в Салар живую рыбу, которую купили на обед. Потому что дочь плакала и умоляла…

На Обсерваторской жила корова. Частный дом, большая узбекская семья, и полдвора засыпано исрыком, то есть я сейчас это понимаю, а тогда — сбежала без разрешения, и меня искали по всей улице, а я зато кормила корову сеном. А последующая трепка, ей-богу, пустяки. Словом, как сказал один из моих недоброжелателей, из меня старались сделать порядочного человека, я всячески сопротивлялась, поскольку от рождения имела испорченную натуру. Наверное подразумевается, что из-за своей упрямой испорченной натуры я должна была закончить дни свои в канаве, с синяком под глазом, в лохмотьях и с бутылкой водки в руке. Увы, не пью совсем, а муж ни разу на меня даже пальца не поднял… Да и канав здесь никаких нет, а под забором помирать… так и забор нужно сначала найти, а мне лень.

Но пока из меня старались сделать хорошего человека, я таскала домой больных птиц и выпавших из гнезда птенцов и пробовала их лечить. Птенцы, как правило, умирали, и, обливаясь слезами, я их хоронила.

Помню, как недалеко от нашего двора вдруг возникла женщина с маленькими ягнятками, которые щипали травку, и я с ними нянчилась.

И очень хотела собаку. Прямо под нашими окнами стоял маленький глинобитный домик, где жила девочка Галя с бабушкой и тетей. В этом домике были собаки. И не одна. Как-то собаки гуляли, а мы шли из гостей. Было мне лет пять. И я бросилась обнимать собаку с вполне предсказуемыми последствиями. Собака была явно не бешеной. Но сорок уколов в живот мне обеспечила.

Потом, уже в седьмом классе, я мирно шла мимо какого-то дома, и вдруг из-за забора буквально выбросилась собака и цапнула меня за руку. До крови. Я так боялась повторения уколов, что ничего не сказала маме, хотя долго мучилась от страха, что заболею бешенством. Сейчас бы сообразила, что собака домашняя и просто злая. Но никак не бешеная. Молча мазала рану йодом. Никто не обращал внимания.

Зато настоящим счастьем было, когда по мощеной булыжником улице празднично цокали копыта, и небольшой отряд всадников куда-то мчался. Какими гордыми они выглядели! Какими недоступными! Тогда меня разбирала настоящая зависть. И кони были такие… как на картинке, тонконогие, с развевающимися гривами. Совсем редко проезжали люди на верблюдах, которых с тех самых пор я нежно люблю. Чаще, конечно, приходилось видеть осликов. И шара-бара, и школьный «транспорт», представляете, жил прямо при школе, и можно было его погладить и покормить, невзирая на ругань Володи, его «водителя», который нас почему-то злобно отгонял. И просто на мостовой: его, бедняги, из-под груза не видно, а сверху еще и хозяин расселся.