Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

— А что это такое, Лида? В смысле — что означает?

— Танита! «Дадли-падли» — это переделка какой-то английской военной песенки. Что-то подобное должны были петь в спектакле «Голос Америки». Может быть так? Давно это было. Я только папину сказку и помню…

— Все! Я поняла. Странно, что не поняла раньше. Это была такая песенка с военных времен «Янки дудль денди». Наши привезли ее с войны. Кстати, тогда младшие чины в театр ходили бесплатно. Их приглашали, когда сборов не было, чтобы не играть спектакль для пустого зала.

— Здесь, собственно, заканчивалось левое крыло старого театра, — продолжает Лида. Поворачиваем направо, прогульщики и прогульщицы, и через прямоугольный портал с плюшевыми драпировками попадаем в ту часть фойе, которая тянется вдоль боковой стены зрительного зала. Туда ведут три двери. К каждой приставлена капельдинерша в строгом темном костюме, так похожем на военизированный прикид молодых инженеров. Двери справа ведут во внутренний дворик, мощеный кирпичом, с трогательным фонтанчиком. На стенах фойе портреты актеров, режиссеров, всяких закулисных дел мастеров. В углу — гипсовый Горький за письменным столом. Напротив, в конце фойе, драпировки скрывают входы в женский и мужской туалеты. Как же они воняют! По старинке сыплют что-то в конические металлические сетки на кабинках, но эффекта никакого. Скорее в зрительный зал!

Art68 вспоминает, что ее первое знакомство с ТЯТРГОРЬКАВА было в детстве на новогодней елке и запомнилось подарком с двумя вожделенными мандаринками и скрипучим паркетом в фойе.

А ведь и правда: тогда в пакеты с подарками клали конфеты, маленькую шоколадку, пачечку вафель и непременных две мандаринки, что было большой редкостью: в магазинах мандарины не продавали, а на рынке они были привозными, из Грузии или Абхазии, и ужасно дорого стоили. Помню, мама покупала немного на Новый год или такие, у которых кожура начинала портиться, они продавались дешево.

Ага, и на Акулину нашло лирическое настроение:

— А мой первый поход в театр Горького был в компании человек из десяти, которую собрала наша соседка, имени которой я не помню, зато помню фамилию — Абраменкова. Она повела нас на спектакль по пьесе Розова, который позже в киноварианте назывался «Шумный день». (Сама пьеса называлась «В поисках радости». ) Роль одного из героев, мальчика-идеалиста, воюющего с мещанством отцовской шашкой, играл Р. Ткачук, которого совсем недавно я видела в театре ОДО. Обрадовалась ему как старому знакомому. Вообще, собрать ребятишек со всего двора и повести их куда-то развлечься, было в те времена в порядке вещей. Эта женщина запомнилась еще и тем, что она выписывала журнал «Семья и школа», почитав который я вполне логично объяснила родителям, что они меня неправильно воспитывают. Ответ был более чем доказателен, а вот какими нормативными документами она пользовалась в воспитании своих детей, не знаю.

Разговор продолжает Танечка Вавилова:

— Лида, ну как же все точно, будто снова побывала в театре! Вспоминают и глаза, и уши, и даже нос, ох уж эти туалеты. Открываешь тяжелые, настоящие деревянные двери и налево окошечко кассы, да? А Вертинский выступал в Горького или Навои? Меня не взяли, не всем взрослым билеты достались, но разговоров было так много, что до сих пор это событие помнится.

— Меня не взяли ни на концерт Вертинского, ни на концерт Печковского, — жалуется Лида. — Поэтому ничего не помню. До 1954 года касса находилась по правую руку от входа.

Стоп! А не мог Вертинский петь в Доме ученых?

— Может быть, хотя не уверена, — вздыхает Таня. — Я помню только восторги. Моя мама его очень любила. Когда Вертинский исполнял «Маленькую балерину», снял кольцо, чтобы положить на крышку рояля. Камешек на перстне блеснул лучом в самый дальний угол зала. Об этом я вспомнила через много лет, когда к нам в институт пришел один начальник из советского ОБХСС читать проповедь о недопустимости взяток. И что-то тоже взмахнул рукой, и я увидела тот же лучик, пронзивший темноту зала. А Вертинскому перстень мешал, когда его пальцы превращались в порхающую балерину.

Ох, изверги эти взрослые, нет чтобы ребенка взять на концерт, на всю жизнь запомнилось бы! Моя мама тоже обожала Вертинского, а я когда слышала «В бананово-лимонном Сингапуре», аж заходилась. Тогда Сингапур казался чем-то вроде сказочной страны.

Идем дальше. Рядом с ТЯТРОМГОРЬКАВА был магазин «Фрукты-овощи», нужно сказать, магазин богатый. Конечно, туда я ходила редко, вернее, почти никогда, и помню только, как однажды мама узнала, что туда завезли МАСЛИНЫ! В БОЧКАХ! Послала меня купить полкило. И вот стою я в очереди за многочисленными греками, и полкило постепенно трансформируется в два кило… Мать, как ни странно, меня не убила. Потому что потом я питалась одними маслинами с утра до вечера: в сочетании с зеленым луком, редиской и серым хлебом с маслом — это нечто! И не верьте надписям на нынешних банках, это не маслины, а жалкая подделка! Вот то были маслины!

Дальше идет… то ли фотография, то ли «Военная книга», не припомню в каком порядке. Военные книги я не читала. Но вот перед началом учебного года — святое дело заглянуть туда, а вдруг надыбаешь учебники, ну там альбомчик для рисования и т. д. и т. п. С той же целью прочесывался Узкитаб. А в фотографии продавали стереофото, такие пластмассовые шары с окошечком, в которых снимок казался трехмерным… Вообще не помню, чтобы кто-то ходил в эту фотографию. Ершов — дело другое! То есть ходили, конечно, но Ершов держал марку!

— В «Военной книге», — поясняет Акулина, — случались хорошие книги, изданные Воениздатом, и был букинистический отдел. Позже этот магазин переехал в девятиэтажку напротив «Голубых куполов».

— Акулина, этот магазин потом назывался «Академкнига».

— Не к Бродвею сказано, Танюш, — вступает Людмила, — но всякий раз не перестаю восхищаться богатством русского языка. Ну на каком еще можно сказать «надыбала» — и все поняли. Иногда, пытаясь перевести что-то собеседникам на иврит, не могу подобрать синоним. Да и вообще на русский можно перевести все, а вот с него сложновато. Простите за отклонение от темы.

— Люд, а зато красочно-то как!

И вообще, когда-то в девяностые годы на российском телевидении была такая прекрасная передача «Старая квартира». Вел ее Григорий Гурвич, царство ему небесное, очень рано умер. Мне посчастливилось попасть на одну из этих передач и даже выступить там. Сохранилась запись еще на видеокассете, не знаю, как перегнать на диск. Впрочем, видеомагнитофон тоже сохранился. Так вот, речь зашла о Хрущеве и кукурузе, и я сказала, что еще до появления слова «попкорн» хорошо знала, что такое воздушная кукуруза: еще бы, живя в Ташкенте! Вот между «Военной книгой» и культтоварами, на углу Бродвея — Кировской, был втиснут крошечный магазинишко «Кукуруза». И сладкая кукуруза, не венгерская, а наша, там впервые появилась. В банках. Печенье какое-то было кукурузное. Масло. И представьте, покупатели тоже были! Что-то я все на какие-то меркантильные темы пишу. Но из песни слова не выкинешь.