Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Оказалось, что Акулина тоже не прочь потолковать на меркантильные темы!

— А какие очереди стояли за кукурузным маслом! Идем мы после выпускного вечера с площади, встретив «Ташкентскую зарю» (как тогда обозвали организованное действо на Красной площади для выпускников). На площади до утра что-то гремело, прыгало, пело. А мы с одним из одноклассников всю ночь никак не могли оторваться от другого одноклассника, который занудно просился домой. Так вот идем мы этакой троицей мимо кукурузного магазина, а там уже и очередь за кукурузным маслом выстраивается. Говорят, жутко полезное масло!

— Оно и сейчас стоит дороже подсолнечного! А еще было горчичное, ужасная гадость! — сообщаю я, и как тот фашист, тут же получаю гранату от Акулины:

— А твист в «Старой квартире» не ты танцевала?

Да я бы танцевала, если бы позволили. Он и сейчас у меня неплохо получается, невзирая на возраст и комплекцию!

— Детвора, — вмешивается Лида, — не надоело еще по пустому театру бродить? А почему он пустой? Да понедельник сегодня, актерский выходной. И вот мы заходим в темный-претемный зрительный зал… Не бойтесь, трусишки! Здесь никого, кроме стаи диких кошек. Вообще, театр — друг детей. Уж не знаю, какие кошмары мучили архитекторов, но в интерьере много «сюра». Около 900 мест в зале. 900 ЧЕРНЫХ стульев и кресел! Никакой мягкой мебели. По всему видно, специально для театра заказаны жесткие кресла для партера и жесткие высокие стулья для ступенчатого амфитеатра. Все черного цвета. Стены неопределенного цвета, скорее, коричневого. Оклеены какими-то плотными тиснеными обоями, а сверху масляной краской покрыты. Такой дизайн я видела только в старой драме в Екатеринбурге. Потолок кассетированный, в крупных квадратиках. Из центра каждого свешивается по одному шарообразному лампиону или вентилятору с большими лопастями. Вдоль стен под потолком тянутся окна. Стекла замазаны коричневой краской. Все окна и три двери левой стены выходят прямо на хозяйственный двор. Открыл дверь — вышел на улицу! По этой причине в зале живут кошки и летают птички, даже гнезда лепят в углах квадратов. Левая стена зрительного зала — граница театра до реконструкции. По бокам зала четыре прямоугольных возвышения, по два с каждой стороны. Это ложи. Естественно, деревянные барьеры лож черно-коричневые. Первая ложа справа называется директорской, первая слева — правительственной. Прямо из нее можно попасть в правительственную комнату, где, согласно замыслу, должно отдыхать правительство. На самом деле это пыльный чулан, забитый мебелями из старых спектаклей. Иногда там живут актерские семьи… Балкона нет. Традиционная ташкентская боязнь землетрясения. Зал длинноват и плосковат. Это значит, в задних рядах партера плохо слышно, плохо видно, а из амфитеатра фигурки на сцене кажутся маленькими. Считается, что акустика в зале неважная. Ведь тогда не было пресловутых подзвучек — микрофонов размером с горошину. Актер должен был охватить пространство силой собственного голоса. Отсюда «поставленные голоса» и особая манера речи. Прогульщики и прогульщицы, куда вы полезли? Осторожно, это оркестровая яма! Она взаправду — яма. Туда можно упасть! Театр тогда имел собственный оркестрик. (Да, Лида, я сама его еще застала.) А вон там, по правую руку от дирижерского пульта, в крохотной будочке сидит юноша-радист. У него во владении один зеленый сундук, списанный из армейских складов. Пол будочки постоянно завален пленками. Кто бы мог подумать, что через несколько лет оркестры драматических театров ликвидируют, радисты вылезут из подполья и превратятся в звукорежиссеров, ну и так далее… ОЙ! Где вы, прогульщики и прогульщицы? Ну конечно! Вы все уже на сцене! Уже бегаете, уже прыгаете, уже за провода хватаетесь! Нет, я не буду ругать вас, несмышленышей. Почему-то все дети так поступают, даже самые робкие. Едва окажутся за кулисами, никого не слушая, летят на сцену и носятся там, как угорелые! Почему? Кстати, спланировано здание очень своеобразно. Вход в закулисную часть из фойе — через курительную комнату того самого туалета. А сейчас обратите внимание, какая на сцене тишина… Это потому, что в первой половине 1950-х здесь еще все делали вручную. Вручную опускали и поднимали декорации. Просто рабочие сцены (так называлась тогда эта профессия) вцеплялись в тросы по бокам сцены и тянули изо всех сил. В ту пору царили холст и дерево, поэтому во время антракта из-за занавеса доносился стук молотков. Самому смышленому рабочему доверяли крутить рукоять барабана занавеса, который тогда мог открываться и закрываться весело или печально. Ташкентская сцена имела редкие во все времена круг и кольцо. Это значит, что полсцены в виде круга могло поворачиваться в одну сторону, а кольцо вокруг — в другую или само по себе крутиться (как в спектакле «Золотой теленок», например). Вот это делали электромоторы под сценой. Обычно в театрах есть только круг. ART-68, разве после той елки, где мандарины дарили, вас не катали на круге? В прошлом это была главная фишка празднеств в ТЯТРЕГОРЬКАВА. Радости не было предела! Хотя, быть может, вы — дитя другой эпохи… Детвора! Смотрите, что стоит в углу! Это театральные машины, изобретенные лет 400 назад. Вот два деревянных вала, один большой, ребристый. На них натянуто полотно. Так, крутим вот эту ручку.. Ничего, она легко поворачивается… Слышите? Ветер воет, пурга! Теперь повернем другой барабан, наполненный горохом. Получился шум дождя! Что есть силы треснем по раме, обтянутой кожей, большой колотушкой. Гром! Канонада! Так, теперь наденьте на руки вот эти дощечки с ремешками. Видите, на них набиты полусферы из металла. Хлопните в ладоши! Цокот копыт! Сегодня нам не страшны запреты. Ведь мы — духи в призрачном театре. Давайте бегать, лазить по колосникам. Это вон там, на верхотуре, куда небеса, написанные на холсте, возносятся. В театральной практике там имеют право присутствовать только рабочие сцены и электрики. А потом мы спрыгнем вниз и до утра будем крутиться на круге!

— Неет, у меня вестибулярный никуда! Это ты, Лида, привычная, — отмахиваюсь я. — А пойдем мы мимо культтоваров, где продается мечта моей мамы — немецкая швейная машинка «Веритас», — в гастроном. Там такая кондитерская! С дореволюции остались великолепные китайские вазы, выбор конфет огромный, и в гастрономе еще колбаса имеется любительская по два девяносто, моя любимая… Пойдем, я тебя конфетами угощу. «Белым золотом»… Я как раз играю в оркестре, чуть подальше, во Дворце пионеров, и в гастрономе бываю часто.

— И полюбоваться на кондитерское великолепие зайду, и оркестр послушаю с радостью. А шоколадные конфеты есть не буду, аллергик я… Или так: зайдем в гастроном, потом ты потопаешь на репетицию, а я поброжу вокруг Театра кукол, поищу, где мог располагаться балаган мастера кукол. А то все про пельмени да про пельмени. Там еще стоял несусветный сарай, где по стенкам висели куклы по частям. Заправлял там всем великий волшебник, который мог запросто починить любую игрушку. На крыше находился мезонинчик, где спали его дети. Я считала их счастливцами. Только убрали всю эту контору очень давно.