Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Акулина как рупор общественного мнения:

— Браво, Борис! Берем в свою компанию. С таким надежным спутником не пропадешь!

И точно не пропадешь.

И тут же грустная новость от Зухры:

— Миша Мансуров умер в прошлом году в 55 лет. Сердце… Он работал в Физтехе с моим братом.

Кроме Зухры, из гуляющих Мишу Мансурова знали Борис и Лида.

— Очень жаль, тем более, что в таком возрасте. Я-то думал, что мы с ним одногодки, а он, оказывается, был почти на пять лет младше.

— Держу в руках фотографию. Демонстрация 7 ноября 1956 года. У стены Радиодома (на углу Хорезмской и Куйбышева) дети. Мальчику года два, на нем пальтишко с блестящими пуговками и «капитанская» фуражка, в руках флажок. Он так им гордится, что держит перед собой и… на треть перекрывает лицо. Это Миша Мансуров. Грустно. Но ваш комментарий, Борис, — это блестяще! Логика, ясность и точность изложения! А что вы хотите? Мужской ум! Я успела поучиться у обоих математиков пятидесятой. С помощью Бориса вспомнила их имена. В первый класс пошла в 1955-м. Сразу в сорок четвертую возле кондитерской. Директриса Попова жила во дворе школы, напротив основного здания. Сорок четвертая школа до землетрясения продолжала работать как восьмилетка. Закончив ее, мы все разбредались по другим школам. Реформа образования! Люди, я помчалась дальше. Перебегаю через улицу Гоголя. Угол Пушкинской и Гоголя — Союз художников (Пушкинская, 28). До 1966 года никаких книжных магазинов в округе. По совету Акулины в угловом киоске Союзпечати разглядываю книги Сервантеса. В 1967-м мы уже жили на Урале. Наступили суровые бескнижные времена. Такая лафа, чтобы классики по киоскам продавались, была только в Ташкенте. И в Челябинске, и в Свердловске на прилавках лежала макулатура. (Ага. Во многих смыслах Ташкент был землей обетованной. Чего только я оттуда не тащила! В Москве нет. В Ташкенте — пожалуйста. Самый-самый «дифсит». ) Так, одноэтажные дома… Особнячок Тамары Ханум. Все окрестные дворы втайне считали Тамару Ханум «своей». Даже мы на Жуковской, 2, за углом! Дом ее имел несколько вытянутые пропорции. Парадное крыльцо — по центру фасада. На окнах на три четверти стекла плотные белые занавески. Один только раз видела людей на крыльце. Видимо, обычно заходили со двора. Дальше — двое одинаковых чугунных ворот с вертикальными решетками. В одном из дворов как-то отравились мясом гости многолюдной свадьбы. Довольно высокая стена (то ли мансарда, то ли этаж), кусты, опять ворота. Парикмахерская. В детстве меня там стригли, посадив на дощечку. В юности почему-то хамили. Нет, туда я не зайду… Дальше крыльцо Багировых-Ксендзовых, общее крыльцо с монументальными пилонами, невысокое угловое крылечко, с которого мы наблюдали за приездами всех вождей и кумиров. Эти парадные уже принадлежали нашему двору (Жуковская, 2). За углом чугунные ворота с финтифлюшками, у калитки мои друзья детства… Дальше, дальше через улицу! Мимо огромных чинар слева и справа, мимо киосков с газводой и мороженым. Стоп! Маменька говорила, что Абрам Эфрос (…вед всех искусств) в 1950-х жил в начале Жуковской, с нечетной стороны. Уточнить уже не у кого. Далее — серый дом в два этажа. Вдоль арыка дубы зеленеют (кстати, дуб рос и на углу Лермонтова-Пушкинской, возле жилого дома). Затем ведомственная поликлиника. За ним дом в стиле сталинского времени (1952—1953 год) Я помню, как его строили. Девчонки, я устала…

Ладно, Лида, отдыхай, а я тем временем попрошу разрешения объединить все комментарии в один пост, на что все дружно соглашаются.

Зухра вспоминает:

— Танюша, я фланировать с вами могла бы, держась за ручку, да смотреть на Фиделя Кастро, если брат посадит на плечо. Пушкинская стала моей к концу семидесятых. Зато сейчас вижу ее почти каждый день. Про теперешнюю улицу написать могу, но только лично тебе.

— Да, Зухриша, мы с собой малолеток не берем! — отвечаю я, за что немедленно получаю от Акулины:

— Почему не берем? Я часто гуляла с братишкой младше меня на десять лет. А сейчас стою на улице с синим эмалированным бидончиком в руках и соображаю, куда податься за молоком. Молоко на Пушкинской можно было купить в гастрономах на Первомайской, Ассакинской и Дархане — понятное дело, по названию трамвайных остановок, потому что все они на Пушкинской. Пойду, пожалуй, на Ассакинскую — ближе всего, а на обратном пути в овощном, то ли магазине, то ли ларьке, перекрывающем въезд на Ульяновскую, куплю бутылку хлопкового масла. А по дороге поглазею на щит над трамвайной остановкой, где рекламируют фильмы, которые скоро выйдут на экраны. Сегодня там рекламируют «В 26-го не стрелять» с Лолой Ходжаевой в главной роли.

А у Бориса свои воспоминания:

— Думаю, мало кто помнит или знает, что было еще одно место, где можно было купить молоко. Правда, им пользовались только те, кто жил рядом со Сквером. Между зданием банка напротив Сквера и горкомом партии был малюсенький лоточек, где только по утрам продавали свежее молоко. Он существовал в конце 1950-х — начале 1960-х. Это был даже не лоточек, квадратный проем в кирпичной стене, соединяющей банк и горком. Мальчишкой часто бегал через дорогу с бидончиком за молоком к этому лоточку, поэтому хорошо его помню.

Ой, а у нас еще один кавалер! Здрасссте! Рады видеть, r-waters!

— Насколько я помню, главную женскую роль в «В 26-го не стрелять» играет Светлана Норбаева. А Лола Ходжаева, народная артистка УзССР (кстати, жена одного из известных Дуровых), выступала на арене цирка как акробат-наездница. А я жил на Пушкинской (как раз напротив консерватории, на восьмом этаже одной из белых девятиэтажек, в той, что посредине, над бывшим книжным) в начале 1970-х. И посылали меня чаще в гастроном «Москва» и в тот, что стоял как раз на месте входа в метро. В аптеку бегал на Якуба Коласа, то есть на Ассакинскую. Из воспоминаний. В нашем доме две из пяти квартир на каждом этаже имели общую сушилку. Так вот мы делили нашу с Героем Советского Союза Владимиром Карповым. А поскольку жил он один (семья была в Москве), мои родители взяли над ним своеобразное шефство — часто заходил я в никогда не закрывающиеся двери сушилки то с касой плова, то с отглаженными моей мамой сорочками. И был он для меня, как и для всех пацанов нашего дома, просто дядей Володей (чаще всего одетым по-домашнему — в «спортивку»). Но никогда не забуду, как однажды заскочил в лифт, не обернувшись и не пропустив вперед кого-то, подошедшего сзади. А когда в тесной кабинке взглянул на дядю в черном костюме, обомлел. У моего деда весь пиджак, который из-за скромности владельца редко видел белый свет, был в орденах и медалях, но эта звезда, помню, произвела на мое детское сознание сильнейшее впечатление. Весь путь до восьмого — глаз не отрывал! И только улыбка под знакомыми усами и «ну что, выходим?» привели меня тогда в чувство. После переезда Владимира Васильевича в Москву (потом узнал — он был назначен главным редактором журнала «Октябрь») в квартиру напротив въехала семья писателя Константина Петровича Волкова (жена тетя Римма и дочь Лена), удивительного рассказчика и балагура. Так вот, и тогда все те же двери сушилки не запирались никогда — жили одной семьей. Вот ведь времена были! (Вряд ли кто-то помнит сейчас Владимира Карпова, а он был хорошим военным писателем! И времена были добрыми, когда не все люди были друг другу волки.) Кстати в нашу квартиру после нашего переезда въехал Александр Файнберг! Надо же, а я там каждый сантиметр помню! А кто помнит, как по Пушкинской на репетиции перед парадами 9 Мая и 7 Ноября ходили танки и другая военная техника? А кто помнит, как заглох тягач под громадной баллистической ракетой (наверное, какой-нибудь СС), метров пятидесяти не доехавшей до улицы Гоголя? Вот нам пацанам радости-то было! И ведь никто не отгонял от грозного оружия — облепили тогда, как мураши. А еще по Пушкинской ходил трамвай, на котором я ездил потом от ЦУМа доучиваться год в семнадцатой школе (позже родители решили не испытывать судьбу и не гонять «ребенка» через полгорода за знаниями, перевели в сто десятую). Помню, как с друзьями расставляли пистоны на рельсы… И кайф, пожалуй, сродни тому, что мы испытывали, когда только нам, мальчишкам, проезжавшие по той же Пушкинской в открытом кабриолете Шараф Рашидович и Жорж Помпиду махнули рукой! (Не вы один. Некоторые девчонки, потеряв всякую совесть, тоже подкладывали, но не пистоны, а пробки, что нааааамного эффективнее!) Больше сорока лет прошло, что вчера делал — не помню, а то время помню в мельчайших деталях.