Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Сколько я помню себя в детстве, столько и болела. Такое впечатление, что здоровой я бывала редко. Чуть что — постель, особенно в каникулы. Святое дело: как только Новый год, тут, мана сизга, и ангина. Или катар верхних дыхательных путей, как тогда называли ОРВИ. Почему-то катар — любимое слово тогдашних врачей. Катар желудка — гастрит…

Температура до небес, горло болит, жить не хочется, сопли вожжами, а несчастная мама вызывает участкового или мчится к кому-то из профессоров… Уф!

Участковым врачом моего детства была Екатерина Дмитриевна Ботт. Врачом она была от бога. Умница, высокообразованная, прекрасный диагност. И глубоко несчастный человек. Как ни странно, причиной всех несчастий была любовь и преданность мужу. Фамилию заметили? Необычная, правда? А для Ташкента — единственная в своем роде. Ботт — фамилия друга и адъютанта недоброй памяти Константина Осипова. Того, что мятеж… Оружие и боеприпасы для мятежников хранились у старшего брата Ботта. По-моему, там еще была и сестра. Так я и не добилась ответа, была ли Екатерина Дмитриевна женой или сестрой одного из Боттов. Скорее всего, женой, потому что муж ее был вне закона: ни прописки, ни работы. Вечно они ютились в каких-то корейских или узбекских мазанках на окраине города, куда милиция не очень-то заглядывала: народ там был аховый. Зарплата участкового врача тогда сами знаете какая была, и ходила она, бедняжка, чуть ли не в лохмотьях.

Про мужа и ее обстоятельства я узнала от мамы, вернее, из их разговоров с мамой: приятельницами они были. Но несмотря ни на что, она мчалась к больным по первому зову, и эти самые больные, в смысле маленькие больные, платили ей самой искренней любовью. Весь наш двор ее уважал и почитал.

Когда умер ее муж, исчезла и она. Я слышала две версии. Первая: она уехала куда-то в Россию, но по пути бесследно исчезла. Вторая, совсем уже готическая: будто она заранее сговорилась со сторожем кладбища и приняла яд. Сторож похоронил ее в могиле мужа. Не ручаюсь ни за ту, ни за другую. Особенно за другую. Но помню и чту ее память. Она была, что называется, безотказная душа. Всегда была готова лететь на помощь и, несмотря на бесчисленные беды и унижения, сохранила в душе благородство и верность профессии.

Не помню, как звали второго нашего участкового врача. Их было почему-то два. Наш дом, шестнадцатый, «принадлежал» Екатерине Дмитриевне, а дом двадцать четвертый — доктору Сокуровой. Ее я почему-то совсем не помню, но моя подруга Вика Остапчук запомнила хорошо. История, рассказанная ей, поразительна. Особенно для нашего времени. Как водится и полагается, Вика заболела дифтерией под Новый год. А именно — тридцать первого декабря (видать, не одна я такая «счастливая» была). Кстати, сейчас дифтерия далеко не так распространена, а тогда косила детей, от нее и помереть было недолго. Отдавать в больницу под Новый год ее не стали. Не знаю почему. Наверное, потому что родителей в инфекционные палаты не пускали. Так вот, врач пошла домой. Встретила с родными Новый год. А потом вернулась и просидела с Викой всю ночь и утро. После этого отдавать ее в больницу уже не имело смысла, потому что наступил кризис. Каникулы, конечно, она бездарно провалялась в постели, но кто может назвать еще одного участкового врача, который сидит с чужим больным ребенком, хотя может просто отправить его в больницу? Только в кино. «Неоконченная повесть», помните, с Элиной Быстрицкой?

И еще об одном участковом враче я хочу тут рассказать. Это моя сестра. Елена Алексеевна Перцева. Она заканчивала педфак. Одно время работала в нашей детской поликлинике, но переквалифицировалась в терапевта по очень странной и смешной причине. Пережив войну и эвакуацию, она, как выяснилось, ни разу не болела детскими инфекционными болезнями. А стоило ей начать работать, тут и посыпалось. Чего только она не подхватывала от своих пациентов! И каждый раз едва не умирала, потому что взрослые очень тяжело переносят детские болезни. Я помню тот совершенно кошмарный период, когда она сначала свалилась с корью, а я, сами понимаете, последовала примеру старшей сестры. Ситуация: отец работает в Подмосковье, то есть перманентно отсутствует. Мать работает в газете, то есть через день возвращается с работы среди ночи или утром. А ей еще и поспать не мешало. Мы лежим. Сестра умирает. Я держусь. Наконец, слава богу, все выздоравливают, сестра идет на работу и почти сразу же, денька через два-три, подхватывает коклюш. Сейчас эта болезнь почти исчезла, а тогда, можно сказать, свирепствовала. Ничего опасного, только надрывный кашель, который хоть кого с ума сведет. А если в двух экземплярах? Мне лафа — в школу не ходить, кашляй себе на здоровье! А вот бедная мама валилась с ног и, придя домой с работы, выспаться никак не могла.

После еще одной такой истории сестра ушла в терапевты. Нет, в большие должности не выбилась. Много лет проработала в одной поликлинике, в конце улицы Шота Руставели. Была уважаема и почитаема пациентами за прекрасные способности диагноста.

Но еще до взрослой поликлиники сделала попытку работать в серьезном учреждении. Вышло… да лучше бы не выходило. Наша соседка Людмила Яновна Дехто, работавшая в Минздраве на высокой должности, предложила моей тогда двадцатишестилетней сестрице поработать в тюрьме. Условия сказочные. Деньги — не то, что в поликлинике. И вообще тридцать три блага, а работа плевая. Кто это собирался всерьез лечить заключенных? Должность блатная, на такую запросто не попадешь, короче, обсудили, согласились, и пошла моя сестрица работать в исправительное заведение.

Ну, несколько дней осваивалась, а потом произошла катастрофа. Прочитала она в инструкции, что врачу полагается делать обход камер и спрашивать, у кого что болит. Подробностей я не помню, но она и медсестра каким-то образом оказались в камере одни. Без надзирателя. Который на минуту отлучился. Слава богу, что на минуту. И отделались дамы тем, что у них мгновенно повыхватили и сожрали все лекарства. И тут как раз появился надзиратель, белый, как полотно, и объяснил сестре, что ей грозило, промешкай он еще минут десять. На этом блестящая карьера сестрицы закончилась. Так она и доработала участковым терапевтом. До конца жизни.

А вообще, если я заболевала чем-то из ряда вон выходящим, с высоченной температурой и бредом, мама летела за профессором Бусселем. Тогда я, разумеется, не знала его имени и отчества. Точно помню, что он всегда и безотказно приходил, осматривал меня, ставил диагноз и при этом никогда, НИКОГДА не брал денег, очевидно, считая своим долгом помогать больным бескорыстно.

Много лет я ничего о нем не знала. Пока мне не повезло познакомиться с его сыном Аликом. Так и не знаю, как его полное имя. Аликом зовут его все, несмотря на немалый возраст. Живет он в Израиле. Разговаривали мы по скайпу.