Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Григорий Аронович Буссель родился в 1897 году в Польше. Окончил Екатеринославский, теперь Днепропетровский медицинский институт. Там же училась его будущая жена Ада Львовна Гадасса. Правда, заканчивала институт она в Москве, и, как вспоминает ее сын, присутствовала на похоронах Ленина, о чем рассказывала всю жизнь. Родители Алика переехали в Ташкент, где прожили до конца дней своих, и похоронены там же. Григорий Аронович защитил диссертацию, заведовал кафедрой пропедевтики внутренних болезней в ТашМИ. Ада Львовна работала с профессором Гершеновичем в должности доцента, а потом завкафедрой педиатрии Института усовершенствования врачей. Господи, сколько добра они сделали! Я, в то время маленькая девочка, запомнила его руки и фамилию. Слова «профессор Буссель» произносились в нашей семье с придыханием. Что я могу испытывать к этому человеку, который наверняка не помнил ни меня, ни моего имени, кроме глубочайшего почтения?

Во время войны он был главным терапевтом Среднеазиатской железной дороги, председателем медкомисссии, предоставлявшей бронь особым категориям граждан.

Алик рассказывает, что он когда-то лечил и его будущую жену Римму, у которой были проблемы с легкими. Денег, вестимо, не брал, но во время войны приносил сливочное масло, чем, возможно, и спас от туберкулеза.

Пишет о нем и Светлана Сомова в своей книге «Мне имя — Анна» о жизни Анны Ахматовой в Ташкенте: «…А за полгода до этого Ахматова заболела, как оказалось, брюшным тифом. Она металась по кровати, бредила, лицо было красным и искаженным. „Чужие, кругом чужие!“ — восклицала она, брала образок со спинки кровати. — На грудь мне, когда умру…» И какие-то бледные, беспомощные женщины были вокруг.

Я бросилась к Бусселю. Буссель Григорий Аронович — чудесный черноглазый человек с ироническим лицом, известный терапевт, тогда уже доктор медицинских наук, руководил больницей в ТашМИ. Он немедленно пошел со мной на улицу Карла Маркса, осмотрел Ахматову и взял к себе в больницу. Анна Андреевна в больнице написала такие трудные стихи:

Где-то ночка молодая,

Звездная, морозная…

Ой, худая, ой, худая

Голова тифозная.

Про себя воображает,

На подушке мечется,

Знать не знает, знать не знает,

Что во всем ответчица,

Что за речкой, что за садом

Кляча с гробом тащится.

Меня под землю не надо б,

Я одна — рассказчица».

А умер Георгий Аронович совсем молодым. 5 января 1950 года после неудачной операции аппендицита. Операцию делал тот самый светило, который незадолго до этого сделал такую же операцию и с тем же исходом Юре Титову, сыну профессора Константина Герасимовича Титова, известнейшего педиатра, в свое время тоже меня лечившего. И, кстати, тоже денег не бравшего… Странные были тогда врачи, ей-богу!

Помню, как рыдала моя сестра, учившаяся с Юрой на одном потоке. Он был веселым, хорошим парнем и обещал стать настоящим врачом, а погиб нелепо, глупо, как и Григорий Аронович. Конечно, я не назову имени человека, их оперировавшего. Да и зачем? У каждого врача, как говорят, свое кладбище…

Ада Львовна всю свою оставшуюся жизнь была верна памяти мужа. В доме была такая обстановка, словно он ненадолго вышел и сейчас вернется. А ведь она была женщиной красивой, еще молодой, были и варианты. Но нет. Наверное, ТАМ они встретились.

Не помню, какая хворь напала на меня в очередной раз, но сестра, учившаяся на педфаке, попросила Рафаила Самойловича Гершеновича о консультации. Опять же, как ни странно, он согласился. Как ни странно, не взял денег. И единственным его условием было привезти меня в ТашМИ, где он давал нечто вроде мастер-класса. Все, что я помню, — довольно большую казенную аудиторию, столпившихся вокруг студентов и осматривавшего меня профессора. Он долго что-то говорил, но мне все это было абсолютно неинтересно: я с ужасом взирала на маленький скелет на шкафу. Ребенок. Или карлик. Но было очень страшно. Все детские страшилки о скелетах сразу пришли в голову. Зато совершенно точно знаю: профессор меня вылечил. Хворь была довольно серьезная, потому что мама постоянно плакала. Но потом я быстро пошла на поправку, за что вечно буду благодарна Рафаилу Самойловичу. У него и дочери были врачами, старшая Ирена — педиатром, младшая Алиса — кардиологом. Достойная династия, достойные люди…

Какие еще врачи окружали меня в детстве? Тетя Галя Петросянц, отчества так и не узнала. Была она для всех моих одноклассников тетей Галей, потому что со мной учился ее сын Артур, царство ему небесное, рано умер, хороший был человек. А была она детским стоматологом, причем прекрасным. Ну, положим, молочные зубы я драла сама, кто тогда не драл? Ниточка — дверь — кто первый входит, тот и зуб дерет… А вот потом, когда выросли коренные, она ставила пломбы, и пломбы эти держались лет по пятнадцать, и это при тогдашних пломбировочных материалах! Она серебряные ставила.

Еще с одной дочерью врача, Нелли Азимовой, я тоже училась в одном классе. Мама ее была детским ревматологом, по профилю очередной напасти, постигшей меня в одиннадцать лет. Она и вела меня до самого окончания школы, прекрасный человек. Прекрасный врач. Прекрасная и очень несчастная, как водится, женщина. Красавица и безмерно добрая. Как она жалела меня, когда приходилось дважды в год делать проклятый бициллин…

А в доме САКУ на Урицкого жил очень таинственный для меня человек. Можно сказать, реликт. Потому что он был ЧАСТНОПРАКТИКУЮЩИМ врачом. Доктор Гордин. Имени и отчества не знаю, все звали его именно по фамилии. Можете себе представить частнопрактикующего врача в советское время? А вот были такие! Причем, насколько я знала, клиентура у него была весьма обширная, и на прием приходилось записываться заранее. Таксы, честно говоря, тоже не знаю. Была у него всего один раз, а вот мама бывала частенько. Мне кажется, что методы его лечения были довольно старомодными, судя по тому, что однажды он прописал матери йод в молоке, каплями по схеме. В то время уже были йодосодержащие препараты. Но ему верили.

Вот и Таня Вавилова, воспоминания которой я опубликую во второй части, тоже помнит доктора Гордина: «Танечка! Спасибо тебе за память, за добрые слова в адрес ташкентских врачей. Особенное спасибо за то, что вспомнила доктора Гордина, его и правда звали всегда именно так, даже я с неуверенностью вспоминаю, что был он Григорий Абрамович. Завтра родительская, буду объезжать кладбища. На Боткина тоже, конечно, буду. Навещу, как всегда, и доктора Гордина, тогда и проверю, правильно ли помню. Гордин был соседом моей бабушки и всю жизнь лечил нас всех, все три наши поколения. Меня от нуля до окончания института. Однажды, когда он узнал, что я поступила на медфак, долго вспоминал свою учебу. „Меня не приняли учиться в России, — сказал он, — потому что я еврей. Но ничего, я поехал учиться в Швейцарию. Я впервые уезжал так далеко от дома, был еще совсем юнцом. Помню, как горько плакала, провожая меня, мама“. А после революции, в тридцатых, пришлось отсидеть за эту самую Швейцарию, так, по крайней мере, говорили тогда его пациенты. Он работал в терапевтической клинике ТашМИ, но тогда разрешалась и частная практика. С нас доктор Гордин не желал брать денег, папа всегда старался незаметно сунуть гонорар ему в карман. А йод на молоке он действительно очень любил назначать, бабушка пила по особой схеме и говорила, что помогает. Хороший был доктор, пример для меня. Прочла твой очерк, и передо мной возник наш доктор, хрупкий, сухощавый, с большими восточными, такими внимательными и добрыми глазами. Вечная Вам память, доктор Гордин!»