Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Они собрались, чтобы обсудить с Иоганнесом Шёне, официальным представителем берлинского Рейхсбанка, как перевести в его банк состояние Витгенштейнов. Шёне был амбициозным юристом, членом НСДАП в возрасте слегка за тридцать, на вид — невысокий блондин с подкупающими голубыми глазами — своего рода голливудский архетип нациста. «Знаете, — сказал он Гермине, — в Берлине некоторые шокированы тем, что такое большое состояние вашей семьи содержится за границей. Мне недавно сказали: „И что, эти люди до сих пор на свободе?“» [455]Легкий намек на угрозу, кажется, привлек внимание к высказываниям Шёне, но он, должно быть, обладал определенным шармом, поскольку Гермина позже писала, что встреча прошла «очень дружелюбно».

Гретль узнала у своего сына Томаса, что в тех случаях, когда у семьи активы за границей, можно попросить власти об уступках, чтобы открыть фонд раньше времени. Этот, на первый взгляд, очевидный момент окрылил мать, и на встрече она говорила с таким чувством, что впечатлила старшую сестру, «как будто это говорит наш отец». Ее предложение было простым: «Если вы хотите, чтобы мы разблокировали фонд, заплатите нам за это. Наша цена — гражданские права для Гермины и Хелены». Сначала Шёне согласился на такую возможность, но предупредил, что это надо согласовать в Берлине с главой отдела иностранного обмена Рейхсбанка, Гёрлихом.

На встрече в Берлине, которая состоялась в офисе банка на Викторияштрассе 2 мая, участники были почти те же, что и на первом собрании в Вене. Гёрлих прямо изложил ситуацию Гретль и Гермины:

Вы можете эмигрировать, в случае чего мы разрешим вам сохранить небольшую часть вашего иностранного состояния, или вы можете остаться в Рейхе и, как все остальные, поменять все ваши иностранные деньги на рейхсмарки. Я полагаю, что вы выберете первое из двух решений, поскольку не могу представить, что вы пожелаете остаться в этой стране как евреи, в качестве исключения, против провозглашенной воли фюрера? [456]

Гермина не ответила, но надеялась, что Гёрлих по ее молчанию поймет, что она как раз собиралась остаться в немецком Рейхе.

Что же до того, чтобы объявить сестер арийками, об этом, говорил он, и речи быть не может. Они евреи и все тут, — но когда Антон Гроллер напомнил, что ветвь семьи Витгенштейнов была убеждена, что Герман Витгенштейн являлся незаконным сыном арийского принца, Гёрлих и Шёне ухватились за эту информацию как за возможное решение. Создалось впечатление, что они сделают все, чтобы помочь семье выкрутиться. По сути дела, они ловко играли в старую игру, притворяясь, с одной стороны, заинтересованными в судьбе семьи, а с другой стороны, угрожая, что если возникнут проблемы, им придется передать досье Витгенштейнов в гестапо. Гретль, кажется, попалась на эту уловку: «В этот момент началась наша дружба с Рейхсбанком» [457]. После встречи ей вернули паспорт, и через три дня она поднялась на борт парохода Washington в Саутгемптоне, направлявшегося в Нью-Йорк.

Антон Гроллер работал на Витгенштейнов большую часть жизни. Хотя и потрясенный тем, что их теперь считают евреями, он во многом выступал за аншлюс и был пылким сторонником НСДАП. Сразу после встречи в Берлине он связался с Паулем:

Немцы очень великодушны. Они сделали вам окончательное предложение. Из вашей доли в 3,4 миллиона франков они позволят вам оставить 2,1. Большая жертва, я знаю, но я надеюсь, вы на нее пойдете. Более того, они разрешат вам свободно пересекать границу Австрии. Впрочем, они не гарантируют никаких уступок касательно обращения к вашим сестрам как к арийкам. Взамен они требуют немедленного жеста доброй воли от семьи. Мы предлагаем, чтобы вы прямо сейчас передали им все золото [458].

Пауль в восторг не пришел. Разрешение пересекать границу Австрии ничего для него не значило, ведь уголовное обвинение в смешении крови с арийкой так и не было отозвано, и в любом случае он оставался евреем — лишенным гражданских прав. Если он вернется в Вену, его схватит гестапо, и придется сдать даже его 2,1 миллиона швейцарских франков. Не был он рад и уступке золота Рейхсбанку без каких-либо гарантий относительно сестер. Джи тоже был категорически против и возбужденно выговаривал Паулю, что он обещал помочь защитить состояние дяди от тех, кого он называл «нацистами-пролетариями», о том, что немцам нужно отдать как можно меньше и бороться с ними на каждом шагу. Дядя и племянник сошлись во взглядах, что какова бы ни была уступка, она должна принести самое большое возможное преимущество Гер-мине и Хелене.

Гретль приехала в Нью-Йорк 12 мая 1939 года, ровно за неделю до прибытия немецкого парохода Columbus с Шёне и Индрой на борту. Конрад Блох, швейцарский адвокат, представлявший Wistag Trust , тоже находился в Америке, но поскольку он плохо говорил по-английски, он попросил двуязычного поверенного в Нью-Йорке поработать вместе с ним. Это был Сэмюэл Уочтел, дотошный, трудолюбивый и честный адвокат, чьи сотрудники провели тысячи неоплачиваемых человеко-часов за сортировкой иммиграционных бумаг еврейских клиентов, бежавших из Рейха.

Первое собрание всех сторон состоялось 19 мая в отеле Gladstone на углу 52-й улицы и Парк-авеню. За несколько дней до этого решимость Джи не дать немцам забрать все золото уже пошатнулась. Гретль настаивала, чтобы он все подписал — бумаги на все 2,5 миллиона франков, — а она была грозной женщиной, «бойцом, который не потерпит никакого вмешательства» [459]. Тем временем Антон Гроллер сказал Паулю, что немцы не оставят ему ни гроша, если он не согласится передать им золото. Он неохотно подчинился. «Как неожиданно, — саркастическая усмехнулся Шёне, узнав о такой значительной подвижке. — Рейхсбанк удовлетворился бы гораздо меньшим».

Гретль явилась на встречу, не поприветствовав Блоха и Уочтела. Она привела с собой своего нью-йоркского адвоката, Абрахама Бинстока. Индра, который всего неделю назад, кажется, представлял ее интересы против посягательств Рейхсбанка в Вене, в Нью-Йорк приехал как подчиненный Шёне, выступая на стороне Рейхсбанка. Пауль не имел понятия, кто такой Индра, и просто отметил: «он никогда не открывал рта в моем присутствии, так что было непонятно, на чьей он стороне» [460]. Вначале Пауль сказал, что готов пойти на жертвы ради сестер в Вене, но подчеркнул и опасность, в которой оказался:

Поскольку я прибыл в Америку слишком поздно, все возможные оплачиваемые посты в консерваториях заняты. Я могу работать только учителем фортепиано, потому что больше ничего не умею — какой дурак наймет непрактичного однорукого мужчину, когда квалифицированные люди с двумя руками сотнями бродят вокруг без работы? Даже если бы мне предложили хорошо оплачиваемую работу, я бы не смог на нее устроиться, потому что я «гость» в США, так что мне нельзя зарабатывать деньги [461].