Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

— Ясно. Попробую организовать себе командировку. А до 19-го как? Никому пока ничего не говорить?

— Да, нет, почему же? Никакой тайны здесь нет. Наоборот, рассказывай обо всем, как можно более распространенно — может быть, до «них» тоже дойдет и они сообразят, что лучше пойти нам навстречу и не допускать этого скандала…

— Понятно. Правда, мне здесь говорить особенно некому… Но задача ясна… А дальше значит в Америку?

— Да. Даже для получения семьи это лучше. У них все-таки есть сила, и, может быть, советские скорее пойдут им навстречу…

Когда я рассказала своему мужу о намерении Тарковских переезжать в Штаты, он задал мне вопрос, который мне самой даже не приходил в голову: «А как же его работа в Швеции? Ведь если он просит политического убежища у американцев, то он должен ехать туда лет на пять без выезда»…

Я перезвонила Ларисе высказать эти соображения, на она возразила мне следующим аргументом: «Оля, ну, к нам это не имеет никакого отношения. Это же Тарковский!» Мне это тоже показалось убедительным, но мой муж перезвонил и постарался объяснить Андрею, что есть некоторые общие эмиграционные правила, распространяющиеся равно на всех, и они не могут просить убежища в Штатах, если сидят в Италии. Как бы то ни было, но, по крайней мере, они должны туда съездить, а оттуда уже просить разрешение на работу в Европе…

Андрей был почти возмущен. Почему ОН должен подчиняться обычным правилам? И за чей счет туда ехать? «В Америке мне делать нечего. И не буду же я тратить бешеные деньги на билеты, если мне все равно возвращаться в Швецию, где есть работа»…

«Эта логика здесь не годится. Так же точно, как когда ты приводил в пример Кончаловского и Иоселиани. Я тебе говорил, что у них официально была другая ситуация, чем у тебя. И в данном случае перед американским законом ты такой же как все»…

Но «как все » и общий для всех закон — была идея вообще чуждая так называемым советским демократам, а тем более Тарковским.

Тем временем я снова взяла командировку в той же газете, и на всех парусах полетела к Тарковским… не в Милан, а в Сан-Григорио, чтобы сопутствовать и поддерживать их в дороге. Они очень волновались.

В фильме Эббо Деманта о Тарковском есть ошибка. Там сказано: «10 июля 1984 года. Палаццо Себелиони в Милане. Он приехал из Швеции, чтобы на международной пресс-конференции заявить, что хочет остаться на Западе»… После пресс-конференции Тарковский поехал в Лондон, но на пресс-конференцию они направились из Сан-Григорио, а не из Швеции вовсе.

Настроение у них было взвинченное. Они рассказывали о своих путешествиях в американское консульство в Риме, где у них брали анализы, делали рентген, фотографировали и «самое ужасное — можешь себе представить? — брали у нас отпечатки пальцев?» Да-а-а, к сожалению мой муж был прав, и Тарковские на несколько часов вынуждены были почувствовать себя только эмигрантами, которым предстоит переселение. Андрей был поражен всей процедурой, тем более не понимая, зачем и почему он должен даже слетать в Америку, чтобы потом вернуться… «Бред, какой-то. Да еще за свои деньги! А?»

«Так вы не едете в Америку?» — спросила я. «Не знаю, не знаю. Ничего я пока не знаю. Посмотрим, что будет в Милане», — отвечал Андрей. А Лариса, примостившись у его ног еще в домашнем халатике, попросила: «Олька, сними нас сейчас. Перед Миланом. Это, уж, действительно для истории». И я с волнением запечатлела для истории семейный портрет в бедном пока интерьере их временного обиталища…

Они рассказывали мне, что пресс-конференцию помог устроить Максимов, с которым они к тому моменту общались уже тесно. Он обратился за помощью к какой-то не слишком популярной «народной» партии, сильно враждебной Союзу. Ее точного названия сейчас я не помню. Но все было организовано точно и профессионально, начиная с такси, которое было подано с утра к подъезду в Сан-Григо-рио, чтобы отвезти нас в аэропорт.

Надо сказать при этом, что все мы трусили, начитавшись на свободе вдоволь разной запрещенной в Союзе литературы. Даже мне отводилась на этот раз прямо-таки специфическая роль body gardera, которая меня пугала, но которой я еще более гордилась. Лара была главнокомандующим этой исторической операции и давала мне важное задание: «Олька, запомни, если что-нибудь случается, то есть кто-нибудь нас хватает и пихает в машину… Или еще лучше, если мы замечаем, что кто-то даже приближается к нам… А вдруг сделают укол?.. Сразу кричи как можно громче „Аюто!“, что значит „Помогите!“ Поняла?»

«Лар, а еще что? Как далыпе-то объясняться, ежели чего?» — спрашивала я, как старательный исполнитель, отчасти опасаясь и за себя тоже, но что поделать? Очевидно, это и есть настоящая дружба… «Да, больше ничего, — заверяла меня Лариса. — Главное привлекай к нам внимание, а там как-нибудь и по-английски разберешься»… Я была польщена важностью своей новой задачи… Но, увы, не было особого повода продемонстрировать вновь свою готовность на все… Как я любила с детства Зою Космодемьянскую… И, усаживаясь в кресло у зубного врача, думала тогда только о ее бессмертном подвиге…

Мне показалось, что Лариса тоже была отчасти огорчена, что все идет так просто и без чрезвычайных обстоятельств, которые мы уже вообразили себе. Когда мы уселись, наконец, в аэропорте в ожидании посадки на самолет, Лариса вдруг прошептала нам, показывая взглядом на человека напротив, читающего газету: «Ребята, он за нами следит». Наши сердца забились чаще, а Андрей строго прошептал: «Прекратите болтать по-русски». Нам показалось тогда, что человек, отодвинув газету, посмотрел на нас. «Ну? Что я вам говорю? Он точно следит за нами!» — почти победоносно прошипела Лариса. И прямо в упор, посмотрев на него, закинула ногу на ногу: «А я его не боюсь!» Лариса тоже была готова пострадать за Андрея, а я подготовилась к порученной мне спасательной операции. Андрей, побледнев, нервно процедил сквозь зубы: «Лариса, прекратите! Не провоцируйте его!» Человек заерзал на своем месте под нашими взглядами, но тут объявили посадку…

Сейчас все это выглядит просто смешно, но тогда Лариса перепугала нас в усмерть. Я уже готова была геройски погибнуть во имя Маэстро, ценного для всего человечества, потому что мысль отказывалась аксептировать идею его возможной гибели — вот так просто? От руки этих кегебешных подонков? Нет! Никогда!

Но Андрей был взволнован сверх всякой меры. И вся ситуация была такой сложной, что мне, конечно, тоже не приходило в голову сомневаться в Ларисиной проницательности. Не меньше Андрея я верила в то, что ее взгляду доступно сокрытое от других. Она давно убедила его в этом. Хотя очень твердо стояла на этой земле без помощи особых мистических сил и, как мне кажется, она не побоялась бы вступить в рукопашную при необходимости.