Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

«Слушай, а ты уверена?» — снова занудила я.

«Да он здоров, как бык. Не волнуйся. Это он меня похоронит. Ты знаешь, какое у меня сердце?»…

Я неуверенно потопталась на месте, а потом все-таки поднялась по лестнице наверх посмотреть, что там… Когда я увидела Андрея, сердце мое подскочило к горлу — он был белого цвета, сжимал зубы от боли… «Андрей, вам надо вызывать неотложку», — завопила я, бросаясь вниз.

«Лара, ты совсем спятила. Ему, действительно плохо. Ты что? Я тебе говорю точно — вызывай немедленно неотложку».

«Да что ты придумываешь? Вот увидишь, что я права, и ничего у него нет. Только денег полно заплатим за эту неотложку»… Я знала, что никакой медицинской страховки у Тарковских не было, так как деньги платились ими только за удовольствия. А мои практические соображения по этому поводу, конечно, не принимались во внимание. Но, как бы-то ни было, сейчас нужно было раскрыть кошелек: «Я тебе говорю: ВЫЗЫВАЕМ!» И я бросилась к телефону…

Врачи приехали, и Лариса, спускаясь потом вниз вместе с ними, поглядывала на меня торжествующе… Закрыв за ними дверь, она усмехнулась: «Ну, что я тебе говорила? У него нормальное давление и все в порядке. Ну, сделали ему какой-то укол… Он болен… Ха-ха-ха»… Я снова поползла наверх… Андрей лежал на кровати, в крошечной комнатенке под крышей, усталый и грустный… Лицо как будто порозовело, и он сказал, что боль в области сердца поменьше… Вот тебе и семейное счастье! Я-то, по простоте душевной, мыслила его иначе…

Потом, когда через полтора года он заболел так серьезно и безнадежно, я вспоминала тот вечер и думала также, как думаю теперь, что, может быть, уже тогда был первый сигнал. Может быть, незаметно притаившаяся опухоль коснулась какого-то нерва… Может быть, если бы у них была страховка, им следовало уже тогда исследовать его, выяснив причину того тревожного состояния, в котором он был тогда. Я это видела собственными глазами. Но… Деньги копились на иные цели…

А уехала я тогда домой продолжать работу с радостью, точно освободившись от тяжелых видений…

Я перескочила к своей последней поездке в Лондон, минуя рассказ об одной встрече с моими «милыми» соотечественниками еще на закрытии роттердамского фестиваля.

Итак, поскольку, как я писала выше, мое пребывание на фестивале было обозначено не только работой с Тарковскими, но и моей собственной пресс-конференцией в связи со статьей, озаглавленной в «Фолкскранте»: «Хороший советский фильм нельзя увидеть в России», то я была приглашена на торжественное закрытие, куда мы отправились вместе с Арьеном. А недавно приехавший «незаконный» русский муж оставался с детьми.

Мы с Арьеном подходили к Хилггону, где был организован банкет и услышали рядом русскую речь, что по тем временам было большой редкостью. Я вопросительно посмотрела на Арьена, а он сказал, что скорее всею это моряки. Войдя в Хилтон, я тут же пошла к телефонам, чтобы позвонить домой и узнать, как там дела… Потом мы поднялись в банкетный зал, взяли по бокалу вина, и все было очень славненько…

Как вдруг ко мне подошли «двое в штатском», также «вооруженные» бокалами, и неожиданно обратились ко мне на том самом чисто русском языке, который мы недавно услышали, приближаясь к цели нашего путешествия: «Ну, что же, Ольга Евгеньевна, значит наш хороший фильм нельзя увидеть в России?»… Я внутренне ахнула, тем более, что мне предстояла поездка в Москву, и все это не было тогда шуткой… Я их не знала, но они знали меня и обращались ко мне по имени отчеству, тут же спросив: «А вы сейчас разговаривали внизу по телефону со своим мужем?» «Да», — отвечала я, сделав моим математическим умом ход вперед и сообразив к чему они клонят (не забудьте, что я официально уехала в Голландию с голландским мужем!). «И что же он так хорошо говорит по-русски? Мы были рядом и случайно услышали родную речь совсем без акцента», на что я естественно парировала: «Нет, почему же? Он, конечно, говорит с акцентом, но я говорю без акцента и полагаю, что вы слышали меня, а не его?»

«Ольга Евгеньевна, ну давайте же познакомимся», — мило представились мне, наконец, эти люди. Один из них оказался представителем Совэкспортфильма, а другой отрекомендовал себя культурным атташе советского посольства. Я не помню сейчас их имен. Но Совэкспортфильм представлял, кажется, Бойков. Слово за слово, и меня снова спросили о моей статье, перечисляя какие-то замечательные советские фильмы широкого проката, на что я, как мне показалось, нашлась, что ответить: «Ну, что я могу вам на это сказать? Нас здесь трое, и мы представляем разные точки зрения. Вот товарищ из Совэкспортфильма представляет, как я понимаю, коммерческую точку зрения на фильм. Господин ататше представляет культурно-идеологическую точку зрения. А я искусствовед и представлю только эстетическую точку зрения, с которой и написана моя статья. Целый ряд неразрешенных к прокату фильмов мне, как искусствоведу, кажутся значительными, идейной крамолы я в них тоже не вижу, а потому тем более не понимаю, зачем их нацо скрывать от зрителей и создавать ненужные прецеденты»…

В какой-то момент нашей содержательной беседы мы вдруг остались с культурным атташе с глазу на глаз, то есть без свидетелей, и он быстро сказал мне: «Ольга Евгеньевна, знаете ли? Мы ведь тоже здесь в посольстве не совсем идиоты и понимаем, что вы правы. Мы тоже считаем, что не следует запрещать картины там и из-за ничего осложнять внешние проблемы здесь. Мы пытаемся говорить с ними об этом, но кто это хочет понимать? Так что пока эти старперы не умрут, ничего не поделаешь»… Что? Это я слышала собственными ушами. Что бы это могло означать — провокацию или, как мне показалось, скорее крик души… но в это время вернулся Совэкспортфильм… Арьен тоже оказался снова рядом — с ним мне почему-то стало спокойнее — и, «поболтав» еще, мы благополучно вернулись домой… А впереди была наша поездка в Москву, которой не благоприятствовала ни моя статья, ни эта встреча, ни вся моя фальшивая ситуация с моим мужем, ни не собиравшийся возвращаться Тарковский… Но там были мои родители, и особенно меня волновал мой отец, не видевший никого из нас более полутора лет…

Напомню, что за время моего пребывания в Москве мне было поручено Андреем повидаться с Арсением Александровичем, Ларисой — передать очередную сумку Анне Семеновне, и обоими — утвердить среди московской общественности версию, что намерение продлить свое пребывание в Италии и получить туда семью связано напрямую с событиями в Канне. Андрей надеялся, что хотя бы теперь советские не захотят раздувать скандал и все-таки официально продлят им визы для работы, разрешив выезд Тяпе с бабушкой. Распространяя еще раз эту версию, которая предназначалась, прежде всего, для ушей «тайной полиции» Тарковский рассчитывал на здравый смысл, наивно полагая, что дурной мир покажется им все же лучше доброй ссоры…