Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Надо сказать, что Лариска под мой визит наклюкалась очень быстро и до такой степени, что удалилась в спальню, забывшись там мертвым сном…

А мы снова остались с Андреем один на один, и беседа наша постепенно повернулась к цели моего приезда, к обсуждению работы над книжкой. Я показала Андрею привезенные мной два договора, которые не вызвали у него никаких возражений, и он тут же их подписал… А я тут же внутренне вдвойне устыдилась, что могла заподозрить его в какой-то нечистоплотности… Я привезла чистые пленки, и мы уже договаривались о том, что завтра я начну записывать его соображения о заключении к книжке и дополнениях к «Ностальгии»… А до этого он еще вслух прочитает мне готовый сценарий «Жертвоприношения» — счастье, в предвкушении которого я трепетала.

Все шло, как по маслу — Андрей был в лучшей своей форме, уже почти мною забытой: необычайно милый, мягкий, доверительный… Я млела от счастья снова получить от него свою толику душевного блаженства… На этом фоне мысли мои поплыли в каком-то параллельном направлении простой благодарности ему, даровавшему мне, сирой, столько лет привилегию общения с ним, доверявшему мне свои размышления и сомнения. В каком-то новом контексте вспомнились слова Ларисы, так больно ранившие меня в Амстердаме… Уста мои отворились, и я сказала: «Андрей, вы хотите иметь свою книгу?»

В первое мгновение Андрей, как будто бы онемел от неожиданности и, собираясь с мыслями, пробормотал: «Ну-у-у, я не знаю… Но, может быть, это было бы лучше с коммерческой точки зрения?» Тогда мне даже в голову не пришло, что, может быть, он уже имел в виду не наш, а свой коммерческий успех. А в моей голове сформулировалось в тот момент: «Да, пускай делает, что хочет, а я столько от него почерпнула, что, может быть, напишу позднее что-нибудь другое и совсем свое…» А на вопрос Андрея я отвечала:

«Ну, пожалуйста! Я согласна. Но у меня, конечно, есть три условия».

«Какие?» — живо поинтересовался Андрей.

«Прежде всего, нужно внести мое имя в контракт с немцами, чтобы я получала спокойно и по закону свои 50 %. Второе: я хотела бы, если вы не будете возражать, написать вступление к этой книге. И третье, с вашего разрешения, переделывая вступление, я выражу себе благодарность от вашего имени».

«Ольга, ну конечно. Естественно. Что касается контракта, то просто позвони Бертончини от моего имени, и она все сделает. А вступление? Кому же его еще писать, как не тебе? Ну, и благодарность, конечно, сформулируй как-то. Так что запиши твои условия и оставь мне».

Я записала и оставила рядом с ним на столе, как просил Маэстро.

Далее, обсуждая в самых общих чертах предстоящую работу, я сказала Андрею, что мне нужно будет пройтись по ней заново, убирая свой текст и подыскивая новые связки. На что Андрей сделал несколько обескураживающее заявление: «Нет, совсем твой текст убирать не нужно. Там есть хорошие вещи, и книжка от этого многое потеряет. Ты сделай лучше такой общий фарш».

Тут я прибалдела: «Но, Андрей, я и так многое внесла в ваш текст, включая цитаты. А свой текст я хотела бы использовать в других своих работах, в том же вступлении, наконец»… Андрей ничего не ответил, но напрягся, и беседа, начинавшаяся «за здравие», похоже заканчивалась «за упокой»… Мы распрощались, и я отправилась ночевать в свою большую, холодную, необжитую, пустую комнату, которую Тарковские сняли для меня в том же доме на пару недель. Весна еще не прогрела толстые, старые, сырые еще стены дома…

Далее, даже для меня, привычной, последовало несколько неожиданное развитие событий. Андрей прочитал мне «Жертвоприношение», которое мы радостно обсудили, а потом…. Не начинал со мной никакой работы ни по утру, ни в последующие дни. Был неразговорчив, мрачен и замкнут. Я знала, что с ним такое случается, и первые дни была терпелива, наблюдая, как он с маниакальным упорством пересортировывает корзины с подгнившим шиповником, который они с Ларисой в поте лица своего собирали осенью, запасаясь витаминами. Прямо-таки отделял зерна от плевел…

Изо дня в день все это хозяйство раскладывалось на том же самом столе, за которым мы так славно пировали недавно, и желчный, мало симпатичный Андрей, чертыхаясь, перебирал подгнивавший шиповник. Поначалу на мои недоуменные вопросы, когда мы начнем работать, он отвечал, что еще к этому не готов, не утруждая себя более подробными объяснениями. Я проводила время с Ларисой в походах по магазинам, готовке обеда, новых осмотрах их угодий и обсуждении тех же самых проблем, связанных с воссоединением семьи и злобном состоянием Андрея.

«Ты не знаешь его, — доверительно сообщала мне Лариса. — Это он перед другими выкручивается, а дома он всегда такой. И я все это терплю. Да еще здесь, одна, без Тяпки, без мамы. Господи, когда это кончится? Я так устала».

Очевидно, устали все. И у всех были на то свои причины. Я тоже устала. К тому же дома оставались маленькие детки с мужем. Младшему было только два с половиной года. Муж мой тоже был художником, пускай и не таким великим, и мне все-таки хотелось освободить и ему время для работы. А тут… Ну, полное самодурство и никакого желания хоть как-то считаться с моим временем. Атмосфера была такой тягостной, что начинало выползать почти болезненное раздражение. Лариса была обычной, но Андрей был совершенно невыносимым. Холодным и неприступным до такой степени, что хотелось ему сказать попросту: «А пошел ты…»

Вначале я взывала к Ларисиному участию, надеясь, что она объяснит Андрею, что я не навек приехала сюда, а работать. Что в Амстердаме у меня осталась семья, которая тоже во мне нуждается… Но все было бесполезно… Тогда я впервые высказала свое недовольство ему лично, заявив, что я не свободный человек и звонить мне следовало тогда, когда он будет готов к работе, а сидеть здесь просто так я не имею возможности… Андрей был очень недоволен, но на следующий день соблаговолил сесть со мной за тот же стол и, опираясь на тезисы своего выступления в Римине (которые он мне тоже дал для работы), заговорил о том, что он хочет сказать в заключении к книге.

Через пару дней я, наконец, уехала домой с двумя подписанными нами договорами в кармане и напутствиями поторопиться переработать и завершить книгу, позвонив Бер-тончини по поводу немецкого договора.

К этому моменту было ясно, что в мае я впервые собираюсь в Москву вместе с детьми. Было также ясно, что все близкие и знакомые будут спрашивать меня о Тарковском. Мы не исключали, что КГБ тоже может мною заинтересоваться. Поэтому мы оговорили точно, какую версию я должна поддерживать со всеми и везде — Андрей страшно обижен тем, что произошло в Канне. Не по заслугам! Поведение там Бондарчука поменяло все его планы, лишив его всякой надежды на нормальную работу дома, в Москве. К сожалению, нынешнее поведение Ермаша, увы, совпадает с его предположениями. Он не собирается становиться невозвращенцем, а просит лишь продления визы для работы на Западе и разрешения в связи с этим на выезд семье. Но совершенно тщетно. Андрей также просил меня встретиться с его отцом Арсением Александровичем и рассказать ему о решении Андрея не возвращаться и всех сложностях этому решению сопутствующих…