Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Надо сказать, что Андрей попытался выразить недовольство моей поездкой в Москву, так как надо было торопиться с книжкой. Но я уже довольно раздраженно отвечала, что никто со мной лично никаких сроков не оговаривал, я буду стараться изо всех сил, но я не могу отказать своим родителям и особенно папе, который не видел своих внуков и меня более полутора лет, в свидании с нами. Так что пришлось смириться.

В листках дневника Тарковского, неожиданно «подаренных» мне Ларисой, записано:

«4 апреля ( кстати, день рождения Андрея — О. С. )

S-Gregorio

Вчера прилетел из Франкфурта. Запишу потом — видели Владимовых, заключил контракт с Берлинским издательством на книгу».

«9 апреля 84

понедельник

S-Gregorio

В Берлине виделся с президентом Академии искусств, который поздравил меня со стипендией.

Весной 1985я буду получать…

Сейчас у нас Ольга Суркова — работали над книгой»

Далее по возвращению в Амстердам началась запланированная работа и переговоры с г-жой Бертончини, которая все время уверяла меня в том, что не видит повода для моего беспокойства. Все знают, что я работаю над книгой, и все я получу по заслугам…

По заслугам и получила, в конце концов!

А пока Бертончини снова объяснила мне, как нужно торопиться с книжкой к Берлинале 1985 года, и мы договорились, каким образом будет идти работа. Последний вариант, годный для перевода, должен был выйти из-под руки Тарковского, то есть с его окончательной правкой. Я стала отсылать первые части текста, а Бертончини жаловалась мне, что не может дождаться правки Тарковского. Тогда я предложила рабочий вариант тройственных отношений: меня, Тарковского и переводчиков. К этому моменту немецкое издательство законтачило с английским, договорившись в целях общей экономии, одинаково оформлять книгу. В Германии перевод предложили известному мне по московским фестивалям Гансу Шлегелю, а английской переводчицей стала изумительная русская славистка, потомок первых эмигрантов Китти Хантер Блейер.

Чтобы ускорить весь процесс я предложила Бертончини, получив от меня следующий кусок текста, сразу же размножать его на три экземпляра для Андрею, и переводчиков. А они пусть себе переводят спокойно мой текст, потому что, по моему предыдущему опыту, правка Тарковского будет носить более или менее косметический характер, который не потребует от них серьезных переделок. Так оно и сложилось.

Торопливость немцев доходила до такой степени, что Шлегель, отправляясь отдыхать в Грецию, звонил мне, давая свой адрес, чтобы я, не мешкая, скорее пересылала ему свой текст, как горячие блины со сковороды, то есть с машинки. Честно говоря, меня все это сильно раздражало, потому что все сроки со мной не оговаривались, и я была вынуждена гнать текст, как одурелая. При том, что у меня были свои обязанности в семье и помимо поездки в Москву, еще целый ряд поездок с Тарковскими, в Лондон, Милан и снова с Сан-Григорио… Но надо было соответствовать уже решенной без меня ситуации.

Кстати, еще не приступив к переводу, мне позвонил Шлегель, ознакомившись с рукописью «Книги сопоставлений». Звонок его был странным и симптоматичным — он выражал свои сомнения и серьезные претензии к книге, прежде всего, идеологические. Ведь он был завсегдатаем Московского кинофестиваля и, как я понимаю, опасался недовольств советских официальных лиц.

Но для меня он иначе сформулировал свое мнение. Он долго и раздраженно рассуждал о том, что роль, которую Тарковский отводит искусству с точки зрения его воспитательной функции с непременным положительным идеалом сродни… извините меня, но он говорил буквально: «фашистской идеологии»… Я прямо-таки ахнула, а Шлегель все продолжал резко-нравоучительную речь, завершив ее следующим заявлением: «Я, конечно, не могу такое переводить. Это против моих принципов. Так что, видимо, придется отказаться или, в крайнем случае, воспользуюсь псевдонимом, чтобы не порочить свое имя»… Да-а-а — подумала я тогда, — знатная идея… Но, разведав, видимо, ситуацию в Москве, он «рискнул» все-таки переводить нашу книгу да еще под собственным именем.

Вот, какие кренделя выкидывали люди, нынче так высоко почитающие Андрея. Ах, как все относительно и взаимозависимо. Особенно смешно это было слышать от Шлеге-ля, который переводил избранные произведения Эйзештей-на, чей «Броненосец» Гитлер поставил образцом для нацистской пропаганды. Чудеса! Но… глупая Оля, при чем здесь, действительно, логика или собственные убеждения, когда речь идет о карьере и удобствах, о своей деловой жизни? А Тарковский был уже невозвращенцем, и Шлегель, бывший коммунист или сочувствующий коммунистам, конечно, боялся, что ему откажут от Московского фестиваля.

Кстати, иллюстрируя выбранную конструкцию взаимоотношений между мной, издателями и переводчиками, привожу здесь сохранившееся у меня письмо прелестной Китти Хантер-Блейер, человека, как говорится, выросшего совершенно на другой грядке:

Кэмбридж, 27.7.84

не знаю, вернулись ли вы уже домой, но уже пишу вам с просьбой прислать мне следующую главу, как только она будет у Вас готова. Из тех 89 страниц, которые мне передал Юан (получивший их от немецкого издательства), я уже раньше перевела две главы. Хотя конечно я далеко не кончила остальную часть тех же 89 страниц, я работаю сейчас довольно скоро, потому что я свободна заниматься только переводом (блаженное состояние!) и надеюсь окончить эту часть дней через десять. Хочется перевести как можно больше сейчас, чтобы не оставить слишком много работы на осень, когда начнется опять преподавание.

Мне было оченьприятно познакомиться с Вами, несмотря на то, что не было возможности по-настоящему поговорить; буду надеяться на новую встречу! А Лариса и Андрей — какие удивительные люди. Даст Бог, чтобы им поскорей выпустили мальчика, хотя, увы, эти вещи никогда не делаются легко.

Привет Вашему семейству и, конечно, Вам.

Отталкиваясь от этого письма, сразу определю некоторые дополнительные координаты и параметры событий.

Вернуться, судя по дате письма, я должна была из Милана, где 10 июля у Тарковских была та самая знаменитая пресс-конференция, на которой они сообщили о своем намерении не возвращаться. Об этом, конечно, подробнее ниже.

Напоминаю, что Юан — это редактор «Bodley Head», с которым мы знакомились на «Борисе Годунове», а потом подготавливали и подписывали совместный договор.

С Китти мы познакомились в Лондоне как с будущим переводчиком книги. Я снова ездила туда с Тарковскими еще дважды: последний раз весной, когда Андрей произносил в Лондонском соборе свое чрезвычайно интересное и значительное «Слово об Апокалипсисе». Жили мы снова у Браунов и всякий раз Тарковские предпринимали все более усиленные попытки организовать через разные организации новые просьбы о воссоединении семьи.