Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

В четверг, седьмого сентября, группа сотрудников «Польского радио» запустила радиостанцию «Варшава II». С этого дня радиовыступления мэра Варшавы Стефана Стажиньского, призывавшего людей к стойкости и сопротивлению, стали повседневной частью жизни варшавян. Корчак сразу же вызвался сотрудничать с радиостанцией. Адриан Черниньский, работник Информационной службы радио, располагавшейся в редакции газеты «Антена» на Мазовецкой, вспоминал:

Когда он, маленький, в линялом пальто, зашел в помещение с выбитыми окнами, – тут же озарил все своим юмором и заразительной верой в то, что завтра будет лучше – нет!!! что сегодня вечером будет лучше, если разговаривал с нами днем, а если приходил ночью – что утром будет лучше. Не обращая внимания на рвущиеся снаряды, свистящие пули, он появлялся по нескольку раз в день, принося известия о тех, кто нуждался в помощи, и тех, кто хотел оказать помощь другим {366} 366 Adrian Czermiński, Stary Doktor, “Trybuna Mazowiecka” 1962, nr 191, cyt. za: Maria Falkowska, Kalendarz…, dz. cyt., s. 341. .

Моя мать писала:

Он с воодушевлением, к ужасу матерей, обращался к варшавским детям с вдохновенными и безумными призывами. Учил их без суматохи, спокойно и мужественно спускаться в убежище во время тревоги, советовал, чтобы они тренировались спускаться туда, сохраняя полное самообладание, с закрытыми глазами, спокойно, без единого слова. Предлагал, о Боже, чтобы дети, несмотря на опасность бомб, помнили в те страшные дни о символе героизма – Могиле Неизвестного солдата и чтобы мужественно шли украшать эту могилу цветами {367} 367 Hanna Mortkowicz-Olczakowa, “Trzeba pamiętać o różach…”, dz. cyt., s. 247. .

Голос Доктора оборвался на полуслове двадцать третьего сентября, в субботу, когда бомбы попали в электростанцию и радио перестало работать.

Весь сентябрь Варшаву постоянно бомбили, стреляли по людям из самолетов, обстреливали снарядами, пехота штурмовала город. Варшава защищалась. Гражданское население помогало солдатам, строя на улицах заграждения из колючей проволоки и баррикады. Но дальнейшее сопротивление становилось невозможным. Убитые и раненые исчислялись десятками тысяч. Не хватало амуниции, еды, перевязочного материала. Город горел. Тушить пожары не было возможности из-за поврежденных водопроводов. Не было электричества, поэтому средства связи не работали. Сотни людей, заваленных камнями, напрасно ждали помощи. Разбомбленные больницы не могли принять пострадавших. Мертвецов не успевали хоронить. Общие могилы появлялись на улицах, в скверах, во дворах.

Во вторник, двадцать шестого сентября, Совет обороны столицы принял решение прекратить борьбу и приступить к переговорам о капитуляции. Двадцать восьмого сентября 1939 года, в час дня, был подписан акт о капитуляции Варшавы. Мэр Стажиньский в своем последнем обращении к населению писал:

Граждане! Наш город полностью разрушен. Из-за порчи водопроводов население лишилось воды, без которой жить невозможно. Нехватка еды тоже дает о себе знать.

Командующий Армией див. ген. Руммель, учитывая положение жителей города, с тяжелым сердцем решил в данной ситуации прекратить дальнейшую оборону столицы <���…>. История по достоинству оценит самоотверженность, повелевшую нам оставаться на посту до конца <���…> {368} 368 Cyt. za: Władysław Bartoszewski, 1859 dni Warszawy, Kraków 1984, wyd. drugie, s. 65-66. .

Двадцать девятого сентября польские военные части двинулись из города в немецкое рабство. Первого октября в Варшаву вошли части СС и вермахта. Со второго по восьмое октября немецкие оккупационные власти производили первые массовые аресты. Среди нескольких сотен задержанных были люди, игравшие важную роль в жизни города: ксендзы, учителя, купцы, ремесленники, представители вольных профессий, общественные деятели. Некоторых освободили; другие не вернулись.

Пятого октября на трибуне, воздвигнутой на Уяздовских аллеях, Гитлер принимал парад войск-победителей. Потом на машине проехал по центру города, заваленному обломками, битым стеклом, трупами людей и лошадей. В этих кварталах городское движение на несколько часов было запрещено. Жителей домов, располагавшихся на пути его следования, держали под стражей. Варшава являла собой страшное зрелище. «Нет почти ни одного исторического или монументального здания, которое не было бы если не полностью разрушено, то ощутимо повреждено. Целые улицы уже фактически не существуют, такие, как Новый Свят, Свентокшиская. Полностью разрушен замок, собор Святого Яна, Бернардинский костел, Гражданское собрание, Филармония, дворец Рачинских, Музей сельского хозяйства и промышленности, Земское кредитное общество, Большой театр, дворец Кроненберга <���…>» {369} 369 Władysław Bartoszewski, 1859 dni Warszawy, Kraków 1984, wyd. drugie, s. 64. , – так еще до капитуляции перечислял потери «Курьер варшавский».

Сразу же после капитуляции умер Юзеф Штокман – от воспаления легких, которое подхватил, защищая Дом сирот во время бомбардировок. Ружичка и маленькая Ромця остались одни. Его похоронили на еврейском кладбище на улице Генсей (ныне – Окоповой). Над могилой прочли кадиш, а потом состоялась необычная церемония: Корчак вручил своим воспитанникам знамя. Он сказал, что во время осады они сдали экзамен на мужество и заслужили рыцарский титул. Говорят, знамя было зеленое, как то, из фантазий короля Матиуша. А как именно оно выглядело? По словам моей матери – с одной стороны на зеленом фоне были нарисованы цветы каштана – символ весны и возрождения. С другой, на белом фоне, голубая звезда Сиона – знак гордости, а не унижения, как того хотели гитлеровцы. По словам Стеллы Элиасберг, не очень полагающейся на свою память, на зеленом поле был вышит могендовид, а на сером льняном – четырехлистный клевер. Дети поклялись хранить верность знамени, повторяя девиз: «Правдой. Трудом. Спокойствием».

Забота о духовных потребностях шла рука об руку с заботой о телесных нуждах. Приближалась зима. Стремительно росли цены на еду, топливо, лекарства, одежду. Доктор не мог позволить военному поражению поставить под угрозу повседневную жизнь. Поэтому он начал ходить по городу в поисках пожертвований. Он знал здесь всех. Знал, где нужно пошутить, а где – воззвать к совести, от кого можно что-то получить, а кто прогонит взашей. Упорно наносил визиты все еще состоятельным еврейским купцам и польским фабрикантам. Обращался за помощью к еврейской общине, еврейским организациям и в варшавский магистрат. Заходил на летнюю площадку кафе «Земянска», где по-прежнему собирались те представители варшавской интеллигенции, которые не уехали из города в начале сентября. «Не садился, рассеянно смотрел в знакомые лица и спрашивал: “Господа, не найдется ли случайно у кого-нибудь двадцати мер картофеля для моих детей?”» {370} 370 Hanna Mortkowicz-Olczakowa, Janusz Korczak, dz. cyt., s. 224.