Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

На следующий день, 30 марта 1937 года, он дал мистическую клятву в письме друзьям из Эйн-Харода:

Это прозвучит не совсем понятно, но – я верю – если не приеду старым, усталым (измученным), чтобы остатком сил поделиться с вами, то прибуду к вам как вновь ребенок, заново начинающий путешествие в жизнь. – Реинкарнация, метафизика? Нет – для меня это истины, которые только упрочились благодаря тем и сем (лишнее?) вечерам в Палестине {342} 342 List Janusza Korczaka do przyjaciół w Ein Harod, 30 III 1937, w: Janusz Korczak, Dzieła, t. 14, wol. 2, s. 211. .

Последние довоенные годы пугали политической обстановкой в Европе, фашизацией Польши:

Этот период отравы, сочащейся в историю, причиняет боль; я думал, это пройдет; но пока что зло растет, а во мне уже не осталось сил {343} 343 List Janusza Korczaka do Mieczysława Zylbertala, 23 V 1937, w: Janusz Korczak, Dzieła, t. 14, wol. 2, s. 222. .

Неужели нет возможности потушить мировой пожар? {344} 344 Natan Jacobi, O nową ideę w wychowaniu młodzieży, “Ster” 1937, nr 43, w: Dzieła, t. 14, wol. 1, s. 97.

Так тяжело, так неправдоподобно тяжело. Вы, молодые, ждете: история катится быстро; ведь так не может долго продолжаться. Зло еще не достигло дна; ближайшие пять, может, десять лет – бури или потопы; вы увидите рассвет нового миропорядка. <���…> Иногда кажется, что череп сейчас лопнет, иной раз слышится суровый голос обвинения: нельзя оставить мир как есть {345} 345 List Janusza Korczaka do Józefa Arnona, 30 XII 1937, w: Dzieła, t. 14, wol. 2, s. 230, 231. .

Puer aeternus, вечный мальчик, наделенный такой внутренней силой, так мужественно выполняющий намеченные планы, так упорно верящий в свою миссию и достигший стольких успехов, все сильнее ощущал себя проигравшим. Обрывались связи, дружеские и профессиональные. Он ушел из Дома сирот. Расстался с «Нашим домом». Ушел из Государственного педагогического института. По не выясненным до конца причинам, вероятно, из-за антисемитской травли в феврале 1926 года из программы «Польского радио» исчезли «Разговоры Старого Доктора» – обаятельные и мудрые размышления, адресованные младшим детям, которые он читал в эфире более года, почти каждую неделю. Все это время по четвергам после обеда целые семейства слушателей усаживались перед радиоприемниками. Эндэшная пресса шипела: «Награждение евреев становится эпидемией», «Объевреивание “Польского радио” усиливается», «80% авторов на польской радиостанции – евреи».

Корчак констатировал в письме к Эдвину и Мадзе Маркузе: «К сожалению, я не верю, что, будучи в Польше, на что-то пригодился бы, а удобно жить не смогу» {346} 346 List Janusza Korczaka do Edwina i Madzi Markuze, 30 III 1937, w: Dzieła, t. 14, wol. 2, s. 212. .

Стефания Вильчинская в апреле 1937 года жаловалась Фейге:

Доктор в такой депрессии, в таком унынии, что ему ни до чего нет дела. Представь себе, уже в этом месяце он должен был внезапно ехать в Иерусалим – никому не говори об этом, так как люди, которые его не знают, могут истолковать это по-разному, неверно. Может, это и к лучшему, что он хочет жить в Иерусалиме – не в кибуце, учитывая климат <���…>. В целом же он мучит себя и других <���…>. Только было бы жаль, если бы нашему любимому Дому пришлось остаться сразу без двух главных хозяев {347} 347 List Stefanii Wilczyńskiej do Fejgi Lifszyc, 4 IV 1937, cyt. za: Maria Falkowska, Kalendarz…, dz. cyt., s. 315. .

Она тоже хотела переехать в Палестину. Подала заявление на британский сертификат – разрешение на постоянное жительство. В ее частном письме, помимо личных данных, была одна знаковая фраза: «Я нечестный человек, потому что вот уже шесть лет я решительно против интернатов нашего типа, однако все эти шесть лет продолжаю работать здесь по инерции» {348} 348 List Stefanii Wilczyńskiej do Fejgi Lefszyc, 1937, cyt. za: Maria Falkowska, Matka Sierot, dz. cyt., s. 28. .

Ей был пятьдесят один год, и она решила начать жизнь заново. 1 июля 1937 года она ушла с Крохмальной, проработав там четверть века. Поселилась в «скромной, тихой, солнечной» комнате, которую сняла на улице Дзядовской. «Наконец-то я могу побыть одна, когда хочу. Никто не стучится, не приходит, когда хочет. Мне не надо все время советовать, звонить, отвечать на вопросы. Могу ложиться спать, когда хочу <���…>» {349} 349 List Stefanii Wilczyńskiej do Fejgi Lifszyc, 15 X 1937, cyt. za: Maria Falkowska, Matka Sierot, dz. cyt., s. 29. – писала она подруге. Чтобы не сидеть сложа руки в ожидании сертификата, заняла должность инспектора опекунских учреждений в педагогической консультации общества «Центос». Свои обязанности она выполняла крайне скрупулезно. Ездила по Польше, контролировала условия жизни и отношение воспитателей к детям, но не могла с головой уйти в это дело. «Это уже не та моя давняя работа в Доме сирот, без остатка и без оглядки» {350} 350 List Stefanii Wilczyńskiej do Fejgi Lifszyc, 25 IX 1937, cyt. za: Maria Falkowska, Matka Sierot, dz. cyt., s. 30. .

Корчак вспоминал то время в «Дневнике»:

Подлые, позорные годы – упадочные, никчемные. Довоенные, лживые, лицемерные. – Проклятые.

Не хотелось жить.

Болото. Вонючее болото {351} 351 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .

Он защищался от депрессии. Летом 1937 года два месяца провел в «глухом селе на Подлясье», то есть в Менженине. Там написал книгу под названием «Упрямый мальчик», героем которой был Луи Пастер. Посвятил ее: «Моей сестре Анне Люи, на память». Начал писать повесть о детстве Моисея, которая должна была стать первой из цикла повестей о библейских детях. В ноябре 1937 года Польская академия литературы наградила его «Золотыми академическими лаврами». Плохое настроение не проходило.

В конце того же 1937 года Вильчинская получила разрешение на постоянное жительство и решила ехать. Навсегда? Палестинским друзьям она ответила, что если окажется там ненужной, то вернется в Польшу.

Насколько вообще сейчас можно строить какие-либо планы. <���…> Доктор тоже очень подавлен – может, заберу его с собой, потому что тяжело оставлять его в таком состоянии. А Дом на Крохмальной стоит непрочно. И это очень грустно {352} 352 List Stefanii Wilczyńskiej do Fejgi Lifszyc, 23 XII 1937, cyt. za: Maria Falkowska, Matka Sierot, dz. cyt., s. 30. .

В феврале 1938 года, сообщая друзьям, что отправляется в путь, снова тревожилась о нем: «Доктор обижается на мой отъезд и все время повторяет, что я должна вернуться. <���…> Ну, посмотрим» {353} 353 List Stefanii Wilczyńskiej do Fejgi Lifszyc, 8 II 1938, cyt. za: Maria Falkowska, Matka Sierot, dz. cyt., s. 31. .

Пани Стефа добралась до Палестины и поселилась в Эйн-Хароде. Она планировала остаться там на полтора года. Занималась детьми из кибуца, но прежде всего старалась организовать детское общество по образцу Дома сирот. Она считала, что в кибуцах не хватает воспитательной программы и настоящих воспитателей. Ее раздражали слишком часто менявшиеся опекуны, которые не имели соответствующего образования, свои дежурства выполняли механично, не устанавливали эмоциональных связей с детьми. Для нее было невыносимо отсутствие дисциплины, последовательности, четко сформулированной цели. Вильчинская предупреждала: «Может, опека и есть, но нет воспитания». Ее не слушали. Жаловалась: «Все мои предложения здесь беззлобно встречают ответом: “Нет!” <���…> Чувствую себя <���…> лишним человеком» {354} 354 , 18 VII 1938, Stefania Wilczyńska, Słowo…, dz. cyt., s. 198. . Немолодая, плохо владеющая ивритом, воспитанная в другой культуре, привыкшая к иным условиям, она не могла быть авторитетом в мире, где все начиналось с нуля. Она не ощущала ни счастья, ни особого признания. И все время надеялась, что приедет Доктор.