Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

В первые месяцы оккупации число подопечных Дома сирот выросло. Нужно было приютить детей, которые потеряли близких во время бомбежек, и тех, кто приехал из других городов. «Центос» взял на себя ответственность за несколько приютов и интернатов в Варшаве и за городом – в числе прочих и корчаковский. Но было трудно удовлетворить растущие потребности. Поэтому инициативу перехватывал Доктор. Он обращался к общественности с призывами о помощи.

«Гражданам христианам» он смиренно писал:

Отказ нас не удивит, не настроит враждебно, не рассердит – не повлияет на наше отношение к гражданам христианам, в чьей самой доброй воле мы убедились в дни поражения – и навсегда сохраним это в памяти {371} 371 Janusz Korczak, Odezwa do Obywateli Chrześcijan!, XII 1940, w: Dzieła, t. 15, w przygotowaniu (wcześniejszy druk: Pisma wybrane, t. 4, wybór Aleksander Lewin, oprac. Maria Falkowska, Marta Kopczyńska, Irena Olecka, Warszawa 1986, wyd. drugie, s. 308). .

Евреев сурово отчитывал:

Кто убегает от истории, того история догонит.

<���…> Дом сирот достойно пережил трагические недели. Семь снарядов. Две попытки грабежа. Не время думать об этом. Прошло. Бог уберег. Мы гибнем от нехватки помощи здесь и сейчас.

Я прошу:

Ссуды в 2000 злотых.

Вернем раньше, чем вы думаете. <���…>

Мы несем совместную ответственность не за Дом сирот, но за традицию помогать ребенку. Будем подлецами, если заупрямимся, нищими, если отвернемся, грязными, если оскверним ее – традицию 2000-летней давности. <���…>

Я сам приду за ответом. <���…> Прошу вас несколько раз перечесть воззвание. Прошу вас подумать – не отказывать. Я не угрожаю, но предостерегаю. <���…>

Это воззвание я пишу от своего имени и под свою ответственность.

Гольдшмит <���подпись от руки, ниже напечатано на машинке:>

Д-р Генрик Гольдшмит,

Януш Корчак. Старый Доктор с радио {372} 372 Janusz Korczak, Odezwa do Żydów, XI 1939 – II 1940, w: Dzieła, t. 15, w przygotowaniu (wcześniejszy druk: w: Dzieła, t. 15, s. 305). .

Он чувствовал ответственность не только за свой детский дом, но и за судьбу всех бездомных детей, которых все чаще находил на улице, детей, которых подкидывали в приюты. Первая зима в оккупации была очень суровой. В декабре 1939 года в письме к «Центосу» он сообщал об условиях жизни в доме для брошенных детей на Лешно, 127:

В настоящих условиях у детей младше года нет шансов пережить зиму. <���…>

Стекол в окнах нет. Угля нет.

Запасов нет. Постельного белья нет (дети спят по двое и по трое в одной кровати).

Одежды, обуви недостаточно {373} 373 Pismo Janusza Korczaka do Centosu, 26 XII 1939, w: Dzieła, t. 15, w przygotowaniu (wcześniejszy druk: Janusz Korczak w getcie, dz. cyt., s. 36). .

Он в категоричной форме предлагал план немедленных действий. Привлечь к сотрудничеству членов еврейской общины и американо-еврейского комитета помощи «Джойнт». Взять под контроль бюджет и поменять персонал детского дома на Лешно. Предлагал помощь старших воспитанников Дома сирот. Пытался смягчить сердца потенциальных еврейских спонсоров, описывая положение страдающих, больных, голодных детей, местных и приехавших из других городов:

Последний мальчик, который после карантина прибыл из больницы: отец пропал без вести, мать и сестру на его глазах убило снарядом – рана на ноге еще не зажила, на мир он будет смотреть единственным оставшимся глазом. Давайте вернем улыбку на его измученное лицо.

<���…> Прошу о:

денежной помощи,

пожертвованиях натурой (пригодится все),

адресах состоятельных знакомых {374} 374 Janusz Korczak, Odezwa nr 3, III 1940, w przygotowaniu (wcześniejszy druk: Pisma wybrane, dz. cyt., t. 4, s. 306 – 307). .

Хотя главнокомандующий немецкой оккупационной армии обещал, что «у евреев нет причин бояться репрессии», вопреки обещаниям в городе сразу же начались беспорядки и акты насилия антисемитского характера: евреев избивали, издевались, срывали с них головные уборы, срезали, вырывали или поджигали бороды и пейсы, заставляли выполнять нелепые требования, чтобы выставить на посмешище; евреев сгоняли на самые тяжелые, унизительные общественные работы, обыски в их квартирах переходили в грабеж.

Вскоре начали выходить антиеврейские указы. В октябре 1939 года были заблокированы банковские счета, депозитные вклады и сбережения еврейских клиентов, недельные выплаты урезали до двухсот пятидесяти злотых, запретили владение наличностью в размере свыше двух тысяч злотых. Ввели трудовую повинность для всех еврейских мужчин от четырнадцати до шестидесяти. Устроили перепись еврейского населения. Евреем считался каждый, у кого было хотя бы двое дедушек или бабушек иудейского вероисповедания. То, что он был ассимилированным, крещеным или атеистом, не имело значения. В ноябре 1939 года еврейские предприятия попали под комиссарскую власть. На некоторых улицах, там, где они впадали в еврейский квартал, появились заграждения из колючей проволоки и надписи: «Заразно, солдатам вход воспрещен». 30 ноября 1939 года губернатор варшавского округа объявил: все евреи обязаны носить на правом рукаве белую повязку с синей звездой Давида.

В январе 1940-го евреям запретили менять место жительства без специального разрешения. В феврале – пользоваться железной дорогой. В марте в варшавских кафе, ресторанах и барах появились вывески «Евреям вход воспрещен». В конце марта стали учащаться антисемитские уличные нападения, которые напоминали погромы времен Российской империи. Банды подростков крушили и грабили еврейские магазины, атаковали прохожих с белыми повязками. Немцы им не мешали. Создавалось впечатление, будто они сами инсценируют нападения, фотографируют и снимают их на кинопленку, чтобы потом показать миру, что им приходится защищать евреев от поляков.

1 апреля 1940 года немецкие власти потребовали, чтобы еврейская община огородила часть Варшавы, где жили евреи. Община должна была предоставить рабочую силу и оплатить расходы на строительство. Власти объясняли, что приказ был издан «из санитарных соображений», чтобы ограничить контакты с территорией, «грозящей инфекцией», а также чтобы защитить ее жителей от происшествий. Строители начали возводить стены в нескольких местах. Подтверждались давно ходившие слухи о создании гетто.

После капитуляции Варшавы мы не вернулись в разрушенный дом на Окульнике. В октябре 1939 года моя семья переехала в здание уже не работавшего издательства Мортковича – каменный дом «Под знаком поэтов» на рынке Старого Мяста, 12. Это позволило нам укрыться в чужой среде, исчезнуть из поля зрения. Связь между Корчаком, моей бабушкой и мамой стала еще теснее. Он часто заходил к ним, ища передышки от тревог. Теперь общая опасность объединила его с семьей друга сильнее, чем когда-либо.

Там, на рынке Старого Мяста, бабушка и мама из уличных громкоговорителей услышали приказ носить повязки со звездой Давида. Дети до двенадцати были освобождены от этой обязанности. Мне только что исполнилось пять, поэтому я не придавала этому особого значения. А они надели повязки. Не хотели рисковать. Невыполнение приказа могло закончиться несчастьем.