Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

Он помог им организовать самоуправление. Предложил свою излюбленную идею: издавать собственную газету, показал, как это делать, сам написал вступительный фельетон, позже присылал статьи с фронта. Днем он проводил время с мальчиками: расспрашивал об их прошлом, о судьбах, печалях, мечтах; советовал, поддерживал, придумывал игры, которые позволяли им хоть на минуту забыть о действительности.

За эти три дня Корчак заразил Марину своей педагогической страстью, указал ей цель. Между ними зародилась дружба на всю жизнь, хотя из-за бурных событий они теряли связь друг с другом. Дружба или любовь? Неразделенная? Взаимная? Биографы молчат об этом. Оба были одиноки. Встретились в аду войны, в самой пучине отчаяния. Было бы удивительно, если бы они не приникли друг к другу. Скорее, в образном, чем в буквальном смысле слова. Из упоминаний в записях тех, кто был к ним близок, можно сделать вывод, что Корчак был сильнее захвачен чувством, а Марина не хотела, не могла ответить на это чувство. Но даже если кто-то из них причинил другому боль, осталось взаимное восхищение. Начиналась новая глава их жизни. Прекрасная глава, пусть и без счастливого конца.

После трех дней отпуска Доктор должен был вернуться в Глубочек. Весь 1916 год и первые месяцы следующего года ему предстояло провести на Юго-Западном фронте, в Полесье и на Волыни, среди лесов, холмов, оврагов, болот и трясин. На этих землях шли тяжелые позиционные бои между российской армией и объединенными немецко-австрийскими силами.

Лето 1916 года принесло русским удачу. Осень, зима, весна – на одном месте. Окопы. Ограждения из колючей проволоки. Краткие стычки. Отступление. Ожидание подходящего момента для атаки. Казалось бы – кошмар. Однако в 1942 году в «Дневнике» Корчак вспоминал это время с ностальгией:

Конный или мотоциклист – днем, ночью – иногда на бумажке карандашом – короткий приказ. Надо выполнять без разговоров.

В деревне осталось пять неповрежденных изб.

– Подготовиться к приему двухсот раненых. – Их уже везут. А ты делай что хочешь.

<���…> Кто-то постучал в избу, конь заржал на дороге. Будет новость. Может, в город… может, сегодня ночью во дворце… а может – на другой фронт… а может, самое страшное – неволя {157} 157 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .

Сегодня невозможно отследить те маршруты, которыми шел по волынским дорогам и бездорожьям невысокий, чуть сутулый, щуплый рыжеватый блондин в военном мундире, в не по росту длинной шинели. Где он был, когда записывал в своей тетради:

Воспитатель-апостол. Будущее народа. Счастье будущих поколений.

Но где в этом моя собственная жизнь? Мое собственное прошлое, мое собственное счастье, мое собственное сердце?

Я раздаю мысли, советы, предостережения, чувства, раздаю щедро. <���…>

Все для детей, а что для меня?

Они набираются знаний, опыта, моральных принципов, копят запасы – я трачу. – Как дальше распоряжаться резервом собственных душевных сил, чтобы не оказаться банкротом?

Допустим, что у воспитателя нет собственной молодости, которая заявляет о своих правах, семьи, которая его сковывает, материальных забот, которые тревожат, физических недомоганий, которые его беспокоят. – Даже отдав всего себя делу воспитания, он не может не иметь чувств. – Как уберечь их от крушения?

И когда он возвращается в дом, который должен быть его домом и не может сердечно поприветствовать всех, разве он не имеет права улыбнуться одному? Когда вечером он покидает спальню и не может нежно попрощаться со всеми, разве он не имеет права иногда отметить одного или двоих отдельным «Спи, сынок, спи, постреленок» {158} 158 Janusz Korczak, Jak kochać dziecko. Internat, w: Dzieła, t. 7, s. 164. .

Щекотливая тема эмоциональных связей между воспитателями и воспитанниками редко появляется в записях Корчака. Среди десятков детей из Дома сирот, которых он называет по имени или фамилии, есть более или менее славные, покладистые, непокорные; такие, которые запоминаются надолго, и другие, о которых забываешь. Нет ни одной фигуры особо любимого ребенка, а ведь должны были быть и такие. Профессиональная этика не позволяла никого выделять, делать какие-либо личные признания. Тем трагичнее смотрятся две истории, произошедшие примерно в одно и то же военное время, в двух разных местах. Одна в Варшаве, на Крохмальной. Другая на Волыни, под Тернополем. Одна касается Эстерки Вайнтрауб, бывшей воспитанницы Дома. Другая – одиннадцатилетнего Стефана Загродника, сироты из тернопольского приюта.

Эстерка росла в приюте на улице Францишканской, куда в 1909 году устроилась воспитательницей Стефания Вильчинская. Эстерка – в то время двенадцатилетняя девочка, умная и милая, – оказалась бесценной помощницей. Прекрасно находила общий язык с детьми, вызывала у них уважение; она проявила настоящий педагогический талант. Эстерка быстро стала любимицей панны Стефы, ее приемной дочерью. Взаимная привязанность продолжалась и на Крохмальной. Эстерка благодаря помощи Вильчинской окончила гимназию, и как раз перед войной Стефания отправила ее учиться в Швейцарию. Я уже упоминала, что Корчак, уезжая на войну, боялся, что панна Стефа сама не справится с сотней детей. Он написал Эстерке, делясь с ней своими тревогами.

О том, что было дальше, рассказывает история, напечатанная в 1935 году в «Малом пшеглёнде» – она стилизована под дневник воспитанницы, которая проводит военные годы в Доме сирот. История основана на настоящем дневнике или же восстановлена по сохранившимся записям.

26 января 1917 г.

Сегодня у нас был необычный день: приехала Эстерка.

Надо будет ее слушаться так же, как п.Стефу. Потому что панна Эдзя, п.Малгося, п.Дора и другие понемножку перестают нами заниматься. Не приходят, не играют и не рассказывают сказок. Наверное, они так же, как мы, голодают и так же, как мы, мечтают хоть раз в жизни наесться досыта.

Эстерке двадцать лет. Ни уродливая, ни красивая. Но улыбка освещает все ее лицо. <���…>

19 февраля

Не писала несколько дней, потому что голод не дает сосредоточиться. Когда были русские, мы не чувствовали беды, но теперь немцы порядочно задают нам жару. Старшие девочки говорят, что немцы – великие комбинаторы: даже из глины сделают еду. <���…>

23 февраля

Боже, какой сейчас мороз! <���…> Панна Стефа говорит, что такой тяжелой зимы не видела уже много-много лет.

На нашей улице есть пекарня и угольный склад. Вечно стоят очереди. Держат в руках талоны и жмутся друг к другу, сейчас десять часов, а они так стоят с шести утра. <���…>

27 февраля

Я была бы очень счастлива, если бы кто-то меня любил так, как п.Стефа панну Эстерку. Когда она ее обнимает и целует, мне кажется, что мать не может быть больше привязана к своему ребенку. <���…>