Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

Сохранился снимок, сделанный в 1937 году, когда имение перестраивали: на фотографии видны леса. На их фоне – фигуры с двух разных планет. Корчак, будто вышедший из пьесы Чехова, озабоченный Старый Доктор, уезжающий из дома отдыха в город. Рубашка педантично застегнута на все пуговицы, черная куртка, в руке светлая фуражка. Рядом – Токажевский. Не генерал. Не герой. Не жрец. Бодрый молодой мужчина, видимо только что раздевшийся до пояса, поскольку загорелое лицо явно контрастирует с белизной торса. Два маленьких мальчика рядом с ними – Здзись Бохеньский и справа – Кшись Лыпацевич.

Корчак, пацифист, как и многие представители тогдашней интеллигенции, терпеть не мог обнаглевшей в период Санации офицерской среды. В «Дневнике» он писал: «Вы пили, господа офицеры, пили обильно и всласть <���…>, танцуя, позванивали орденами – в честь позора, которого вы, слепцы, не видели или, скорее, притворялись, что не видите» {321} 321 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .

Но для Токажевского он делал исключение. Руднянская запомнила, что Корчак очень любил и ценил его. В Менженине они часто разговаривали, вместе медитировали, Доктор участвовал в формальных и неформальных встречах ложи, которые проводил генерал. Любительская фотография могла бы остаться просто свидетельством неожиданных менженинских контактов. История придала ей глубину.

Вокруг на каждом шагу побеждали силы зла. Гитлер безжалостно расправлялся с противниками. Муссолини насаждал фашизм в Италии. В Советском Союзе Сталин начинал свой страшный террор, в показательных процессах осуждали на смерть самых преданных коммунистов. Так в 1937 году убили брата моей бабушки – Максимилиана Горвица-Валецкого.

В Польше шла борьба за власть, росли страхи за будущее, учащались налеты крайних правых: национал-радикального лагеря и его бандитской смены, «Фаланги» – они нападали на еврейские магазины и организации, провоцировали антисемитские инциденты в университетах, устраивали «гетто за партами» [43] Место для национальных меньшинств, специально выделенное в учебном классе. Такая форма дискриминации применялась в 30-х гг. XX в. в некоторых польских высших учебных заведениях в отношении евреев и украинцев. и numerus clausus, преследовали преподавателей еврейского происхождения. Усилились репрессии по отношению к украинцам. В Менженине спорили о том, как преобразовать мир в Королевство Добра и указать человечеству путь правильного развития, основанного на принципах общественной и международной гармонии.

В 1935 году польские масоны еще тешили себя иллюзиями, что они могут влиять на жизнь общества и на ход истории. С 1936 года, когда в правительственном лагере победило авторитарное правое течение, в газетах все чаще стали появляться антисемитские выпады. Пресса и пропагандистская литература представляли вольных каменщиков ордой безбожников, заключившей союз с врагами Польши и отравляющей душу нации. С энтузиазмом упоминали гитлеровские тюрьмы и концлагеря для масонов, давая понять, что подобные меры были бы уместны и в Польше.

Лето 1938 года. Корчак на поляне под соснами, на лежаке. Неподалеку – компания детей. Познакомились, подружились, вскоре разъедутся. Он читает им последнюю главу «устной повести»:

Нет. Вы меня не подвели. – Хочу сказать спасибо. – Вы вовсе мне не мешали. Я обязан вам многими новыми мыслями и воспоминаниями, многому научился. <���…>

Вспомнилось вот. – Давно.

Электричества тогда еще не знали, возвращаюсь из школы на конке. Летом трамвай тянул по рельсам один конь, а зимой запрягали двоих, потому что по снегу тяжело. И вот я стою с ранцем за спиной рядом с извозчиком, а он кнутом подгоняет и бьет. А кони тянут – а снег ведь. Мне жалко их. Говорю: «Вы так бьете». – Он искоса глянул недобро и говорит: «А ты сойди и тоже тяни, молодой человек, раз такой жалостливый; вылазь из трамвая: коням легче будет». – Я страшно устыдился. На всю жизнь урок: не встревай, если не знаешь, как лучше, не болтай, если не помогаешь, не критикуй, если не умеешь сделать по-другому. – Тяни и ты, молодой человек.

Это тебе не нравится, так быть не должно, школа так, а ты этак. Глупо, плохо. – Но что поделать? – Тяни, молодой человек. Или выдумай, как Эдисон, электричество. <���…> – За собой следи – вот что. – Что я беру, что даю? И не потом, не позже, а уже сейчас! <���…>

Мы собрали толченое стекло и окурки от папирос, мятые бумажки – сделали мостки – так удобнее купаться – чисто – ноги не поранишь, не завязнешь в грязи – и цветы политы – гражданский поступок – плюс – на маленьком участке – ну да – насколько хватит сил, чем богаты.

Нет-нет. Вы не мешали мне, наоборот – помогли. – Вот, вспомнилось: тяни, молодой человек. Мне было с вами хорошо и даже немножко чересчур весело. – Спасибо…

Поплюй на ладони – не болтай – тяни. Тяжко, трудно – тем лучше, что усилие больше. – Ведь болтовня – страшная штука… Страшная! {322} 322 Janusz Korczak, Pedagogika żartobliwa, w: Dzieła, t. 10, s. 260, 263, 264.

Закрыл тетрадь в черной клеенчатой обложке, сказал «до свидания», оставил детям завет на всю жизнь: «Тяни, не болтай, тяни!» Уехал в Варшаву. Это было его последнее лето в Менженине.

В сентябре 1938 года намерение властей запретить масонские организации в Польше было уже делом почти решенным. Не дожидаясь указа, председатель Верховного Совета Станислав Стемполовский, многолетний товарищ Марии Домбровской, покинул ложу. 26 октября 1938 года масоны приняли решение о добровольном роспуске общества. 24 ноября, в четверг, Мария Домбровская писала в дневнике:

Масонство распустилось само из чистого патриотизма, чтобы не усложнять положение правительства и чтобы не получить по морде от польских хулиганов <���…>. Несмотря на это, сегодня президент издал декрет о роспуске обществ вольных каменщиков, что, разумеется, создает впечатление, будто масонство распустили по указу свыше, а это неправда <���…>.

Каждый из тех, кого гадючья пресса упоминает в нападках и обвинениях (ко всему прочему фальшивых) как масонов, среди своих преследователей – как святой среди свиней. <���…> Красота этого «светского ордена» гражданской добродетели и человеческой справедливости не давала покоя политическим грязнулям <���…>.

Польша прекрасна и могла бы быть счастлива, не гуляй по ней табун глупых и диких бестий с грязными сердцами и темными, набитыми опилками головами.

Лично я никогда не имела ничего общего с масонством <���…>. Но оно дарило счастье людям, которые находили в его нравственной позиции оплот и спасение от безобразного времени {323} 323 Maria Dąbrowska, Dzienniki, dz. cyt., t. 2, s. 279 – 280. .

Девять месяцев спустя началась война. Во время сентябрьской кампании 1939 года генерал Токажевский сражался в армии «Поморье» и участвовал в героической, хотя и проигранной, битве над Бзурой. После поражения он добрался до Варшавы и еще успел принять участие в последнем этапе обороны города. В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое сентября в квартире Ванды Дзевоньской на улице Мокотовской, 12 он встретился с мэром Варшавы Стефаном Стажиньским и генералом Юлиушем Руммелем, начальником обороны города. В ту ночь было принято решение о капитуляции столицы. На столе, за которым они заседали, горели свечи в серебряных канделябрах, а в вазе стояли чайные розы. На следующий день на Мокотовскую зашла пятнадцатилетняя Ханя Ротванд и увидела генерала в квартире, сильно пострадавшей от многонедельных обстрелов. «Откуда пани Ванда Дзевоньская достала розы в этом пылающем, разрушенном городе? Я почти уверена, что это она позаботилась о том, чтобы привнести в эту несчастливую, грозную минуту порядок и красоту» {324} 324 Hanna Rudniańska, Korczak, Tokarzewski i my, dz. cyt., s. 21. , – писала она годы спустя.