Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

Перед тем как была объявлена капитуляция, Токажевский представил собравшимся план организации подпольного сопротивления. Генерал Руммель дал ему полномочия на «проведение дальнейшей борьбы за сохранение независимости и целостность границ». В среду, 27 сентября 1939 года, «брат Торвид» приступил к созданию тайной военной группировки «Служение победе Польши», которая позднее превратилась в Союз вооруженной борьбы, а затем – в Армию Крайову. Сотрудничать с ним вызвались офицеры, которые решили прятаться в стране и бороться, вместо того чтобы идти в рабство к немцам. Среди них были, в частности, подполковник Леопольд Окулицкий и полковник Стефан Ровецкий. Из шестнадцати членов штаба организации четверо принадлежали к ложе «Le Droit Humain»: кроме Токажевского – Янина Карасювна, Галина Кшижановская и Тадеуш Крук-Стшелецкий.

В 1940 году шестнадцатилетняя Ханя, для безопасности сменив фамилию на «Коссовская», включилась в подпольное движение сопротивления. Она работала в авиационной разведке. Жила с матерью на Жолибоже. Корчак часто бывал у них до того, как Дом сирот переместили в гетто. В июне 1944 Ханю арестовали и посадили в Павяк, потом отправили в лагерь в Равенсбрюк. Она выжила. После освобождения вернулась в Польшу, сдала выпускные экзамены в школе, работала в Бюро восстановления столицы.

В 1942 одиннадцатилетнего Кшися Лыпацевича приняли в «Серые ряды», тайную харцерскую организацию, которая готовила своих участников к борьбе с оккупантом. Ему было тринадцать, когда он принял участие в Варшавском восстании в качестве связного. Арестованный польскими властями в 1951 году за оккупационную деятельность, Кшись получил шесть лет каторжных работ. Через три года его выпустили условно из-за плохого состояния здоровья. С 1980 года он был участником «Солидарности», во время военного положения его интернировали, с 1990-го он занимал должность вице-воеводы Варшавы.

В 1940 году Союз вооруженной борьбы назначил Токажевского комендантом львовского региона и выслал на территории, оккупированные Россией. Его схватили, но по фальшивым документам не смогли установить личность. Отправили на лесоповал под Архангельск, оттуда он попал в лагерь над Печорой. Токажевский вновь объявился летом 1941 года, когда после нападения Гитлера на Советский Союз, благодаря польско-советскому соглашению объявили амнистию для польских граждан и начали формировать на территории СССР польскую армию под руководством выпущенного с Лубянки генерала Владислава Андерса.

Когда армию эвакуировали из СССР на Ближний Восток, Токажевский выполнял обязанности заместителя Андерса. После окончания войны он не вернулся домой. Возвращение означало бы смертный приговор. Среди поляков, живущих на Западе, долго теплилась надежда, что еще не все потеряно, что решение Ялтинской конференции отменят, что еще появится шанс вернуться в независимую Польшу с оружием в руке. Токажевский поселился в Лондоне, где устроился рабочим на фабрике, одновременно участвуя в деятельности британских масонских лож и в теософском движении. В 1954 году эмигрантское правительство назначило его генеральным инспектором вооруженных сил и министром военных дел. Он умер в 1964 году в Касабланке. В завещании просил, чтобы его прах перевезли в Польшу. И чтобы часть праха захоронили на кладбище защитников Львова, когда город будет свободен, часть закопали на поляне среди менженинских сосен, часть высыпали в Буг, под урочищем Менженин.

Тогда об исполнении этой просьбы не могло быть и речи. Его похоронили в Лондоне, на Бромптонском кладбище. Через двадцать восемь лет, 10 октября 1992 года, состоялись повторные, торжественные похороны генерала. Урну с пеплом поставили в штаб-квартире Командиров Армии Крайовой на Повонзках.

Великой силой Доктора был дар мечтать – единственное спасение в минуты отчаяния. Такой мечтой постепенно, не без сопротивления со стороны Корчака, становилась Палестина. С тех пор как в 1922 году Лига Наций передала палестинские территории, лежащие на запад от Иордана, в мандатное управление Англии, туда стали стекаться толпы еврейских иммигрантов со всего мира. Уезжали и польские евреи. Из корчаковского круга одной из первых – в 1925 году – уехала Эстера Будко, воспитанница интерната в «Ружичке». Она поселилась в кибуце Эйн-Харод, «у подножия горы Гильбоа», где устроилась воспитательницей. Потом вышла замуж, родила сына и дочь. Но в то же время она продолжала чувствовать связь с Польшей, писала Корчаку, делилась с ним наблюдениями, уговаривала приехать.

Доктор не скрывал от нее своих сомнений по поводу палестинского эксперимента. В январе 1928 года он отвечал на ее письмо:

Уважаемая панна Эстера,

Ваше последнее письмо для меня – важный документ, который подтверждает то, что я думал о Палестине и о работе там. С Палестиной связано много наивных мечтаний и юношеских иллюзий, а значит – и болезненных разочарований. Когда стихает экзальтация, декламация и ищущее впечатлений беспокойство, остаются ясные и холодные факты. Оторванные от родного края, мы акклиматизировались на земле снега, сосен и голуса – физически и морально. Эксперимент по связыванию двух концов нити, разорванной две тысячи лет назад, – трудное дело: он удастся, ибо так пожелала история, но ценой каких усилий и страданий. <���…> Как больно, но понятно и правдиво то, что Вы хотите приехать в отпуск в Польшу, что письмо или газета «оттуда» для Вас – праздник.

Вся тоска, не еврейская, а всечеловеческая, течет в Палестину, все беспокойство и душевное смятение. Если будете лгать себе, то усложните себе работу. Только мужественное упорство, решение продержаться.

Легче всего умереть за идею. Такой красивый фильм: падает с простреленной грудью – струйка крови на песке, – и могила, утопающая в цветах. Труднее всего изо дня в день, из года в год жить ради идеи.

Палестина может сказать миру много интересного и важного, но не слишком ли много экспериментов прямо сейчас, внезапно?

Мне слишком мало осталось жить, чтобы я мог десяток лет посвятить физической и духовной ассимиляции к новым условиям дыхания, питания, зрения. Даже глаз должен приспособиться к блеску, быть может, пыли?

Пока что я не чувствую потребности увидеть все это на месте, хватает и того, что я читаю, додумываю, вижу в воображении. В конце концов, тема «человек», его прошлое и будущее на земле – для меня затмевает близкую ей тему «еврей». – Объектом работы я избрал ребенка. Меня не обманут красивые фразы о небывалых чудесах, которые ждут ребенка в Палестине. Нет, ему и там плохо, потому что его и там не понимают взрослые «чужие» люди {325} 325 List Janusza Korczaka do Estery Budko, 27 I 1928, w: Janusz Korczak, Dzieła, t. 14, wol. 2, s. 172 – 173. .