Ванесса Спрингора - Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше [litres]

У меня всегда была склонность к бродяжничеству и необъяснимая тяга к бездомным, с которыми я любила поболтать при малейшей возможности. Несколько часов я отрешенно бродила по району в поисках родственной души, человеческого существа, с которым можно поговорить. Под мостом села рядом со стариком в лохмотьях и разразилась рыданиями. Тот слегка приподнял бровь и пробормотал пару слов на незнакомом мне языке. Какое-то время мы молча смотрели на проплывающие мимо баржи, затем я продолжила свой бесцельный путь.

Ноги сами привели меня к роскошному дому, первый этаж которого занимал друг Г., румынский философ, которого он представил мне в самом начале наших отношений как своего наставника.

Перепачканная, со спутанными волосами и следами грязного пота на лице от того, что таскалась по улицам района, где каждая библиотека, каждый тротуар или дерево напоминали мне о Г., я зашла в подъезд. Дрожащая, с грязью под ногтями, взмокшая, должно быть, я была похожа на индейскую женщину, только что родившую под кустом. На ватных ногах, но с бешено колотящимся сердцем поднялась по ступенькам, покрытым темным ковром, позвонила в дверь, густо покраснела, подавила стоящие комом в горле рыдания. Мне открыла невысокая женщина неопределенного возраста. Я сказала ей, что извиняюсь за беспокойство, но мне нужно увидеть ее мужа, если он дома. Мой неопрятный вид привел жену Эмиля в замешательство. «Эмиль, это В., подруга Г.!» – крикнула она и скрылась в коридоре, ведущем на кухню. По раздавшемуся оттуда металлическому позвякиванию стало понятно, что она поставила вскипятить воду, естественно, чтобы заварить чай.

Чоран вошел в комнату, вскинул бровь – еле заметное, но красноречивое проявление удивления, – пригласил сесть. Этого было достаточно, чтобы мои слезы хлынули рекой. Я рыдала как младенец, ищущий свою мать, и печально пыталась утереть рукавом сопли, текущие из носа, когда он протянул мне вышитую салфетку, чтобы я смогла высморкаться.

Безусловное доверие, которое привело меня к нему, сформировалось по множеству причин: его сходство с моим дедом, тоже выходцем из Восточной Европы, седые, зачесанные назад волосы, высоко приподнятые и распадающиеся на обе стороны над макушкой, голубые пронзительные глаза, орлиный нос и режущий слух акцент.

Мне не удалось прочитать ни одну из его книг до конца. Они были короткими, но состояли по большей части из афоризмов, и еще его называли «нигилистом». Хотя в этом отношении он меня точно не разочаровал бы.

– Эмиль, я так больше не могу, – наконец произнесла я, икая и всхлипывая. – Он говорит, что я обезумела, а я точно сойду с ума, если он продолжит в том же духе. Его вранье, исчезновения, все эти бесконечно ломящиеся в дверь девчонки и даже сам гостиничный номер, в котором я чувствую себя пленницей. Мне больше не с кем поговорить. Он отдалил меня от всех моих друзей, от семьи…

– В., – прервал он меня серьезным голосом, – Г. – художник, великий писатель, мир когда-нибудь увидит это. А быть может, и нет, кто знает? Вы любите его, вам необходимо принять его индивидуальность. Г. никогда не изменится. Он оказал вам неимоверную честь, выбрав вас. Ваша миссия состоит в том, чтобы быть рядом с ним на пути созидания, и в том числе быть снисходительной к его причудам. Я знаю, он вас обожает. Но зачастую женщинам не дано понять, в чем нуждается художник. Знаете ли вы, что жена Толстого целыми днями перепечатывала рукописные черновики мужа, безропотно исправляла малейшие из его незначительных ошибок, с полнейшим самоотречением. Жертвенная и самоотверженная, только такую любовь спутница художника обязана дарить своему возлюбленному.

– Но, Эмиль, он постоянно врет мне.

– Ложь – это и есть литература, мой друг! Вы этого не знали?

Я не поверила своим ушам. Неужели это он, философ, мудрец, произносил эти слова?! Он, непререкаемый авторитет, просил девочку, которой едва исполнилось пятнадцать, пренебречь своей жизнью и бросить ее к ногам престарелого извращенца? Раз и навсегда заставить ее замолчать. Вид маленьких пухленьких пальчиков жены Чорана, обхватывающих ручку заварочного чайничка, поглотил целиком мое внимание и задержал поток обвинений, готовых сорваться с губ. Разодетая, с голубоватыми волосами, так подходящими к ее изящной блузке, она молчаливо соглашалась с каждым словом своего мужа. В свое время она была популярной актрисой. Но потом перестала сниматься в кино. Нет смысла гадать, в какой момент это произошло. Единственной разумной мыслью Эмиля, настолько проливающей свет на истинное положение дел, что даже не верилось, было то, что Г. никогда не изменится.

Иногда после уроков я сидела с маленьким мальчиком, сыном маминой соседки. Помогала ему сделать домашнее задание, помыться, готовила ему ужин, немного играла и укладывала спать. Когда его мама ужинала не дома, меня сменял один молодой человек.

Юрию было двадцать два года, он изучал право, играл на саксофоне и все оставшееся время подрабатывал, чтобы оплачивать учебу. Совпадение или нет, но у него тоже были русские корни по линии отца. Мы просто иногда пересекались. Здоровались, перекидывались парой фраз, во всяком случае, поначалу. Но спустя несколько недель я все чаще стала задерживаться перед уходом. Мы все больше сближались.

Однажды вечером мы вместе стояли у окна, наблюдая, как на город опускается ночь. Юрий спросил, есть ли у меня парень. Я решилась довериться ему и, смущаясь, рассказала о ситуации, в которой оказалась. И снова я говорила о себе как о пленнице. В пятнадцать лет я заплутала в лабиринте, будучи не в силах найти свой путь в повседневной жизни, которая теперь сводилась только к бесконечным скандалам и примирениям в постели, единственном месте, где я все еще могла почувствовать себя любимой. Я сходила с ума в те редкие моменты, когда бывала в коллеже, сравнивая себя со сверстниками, которые после уроков благоразумно вернутся домой, послушают пластинки Daho или Depeche Mode, хрустя хлопьями из миски. А в то же самое время я по-прежнему буду удовлетворять похоть человека, который старше моего отца, потому что страх быть брошенной сильнее моего рассудка, и я вбила себе в голову, что только это отклонение от нормы делает меня интересной.

Я подняла глаза на Юрия. Его лицо побагровело от гнева, и ярость, на которую, как мне казалось, он не был способен, исказила его черты. Однако он с невероятной нежностью взял меня за руку и погладил по щеке. «Ты хотя бы понимаешь, как этот тип пользуется тобой и какой вред причиняет тебе? В этом нет твоей вины, только его! И ты не сумасшедшая и не пленница. Тебе всего лишь надо поверить в себя и уйти от него».

Г. догадался, что я ускользаю от него. Чувствовать, что я больше не в его власти, ему было невыносимо – это было заметно. О наших с Юрием разговорах я ему ничего не рассказывала. Впервые в жизни Г. пригласил меня поехать с ним на Филиппины. Он хотел доказать мне, что эта страна вовсе не врата ада, которые он описывал в своих книгах. Больше всего ему хотелось, чтобы мы уехали как можно дальше, он и я, на другой конец света, anywhere out of the world [9]. Чтобы вновь обрести друг друга, влюбиться заново, как в первый раз. Я оторопела. Поездка меня пугала, но все же я неудержимо этого хотела. Возможно, в нелепой надежде, что этот кошмар рассеется, что все вызывающие тошноту подробности, которые можно найти в некоторых его книгах, не более чем фантазия, провокация и бахвальство. Что торговли детьми в Маниле нет и в помине. И никогда не было. В глубине души я прекрасно понимала, что это не так, и поехать с ним было бы полным безумием. А вдруг он предложит мне разделить ложе с одиннадцатилетним мальчиком? К счастью, у моей матери, к которой он обратился с этой бредовой идеей, хватило рассудка, чтобы решительно отказать ему. Я несовершеннолетняя и не могу покинуть страну без ее разрешения. Эти слова сбросили с моих плеч неимоверный груз.