Ванесса Спрингора - Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше [litres]

Еще какое-то время Г. продолжал настаивать на расхождении между вымыслом и реальностью, текстом и жизнью, которое я была не способна уловить. Старался запутать следы, сбить с толку то шестое чувство, которое все чаще и чаще позволяло мне ловить его на лжи. Я постепенно открывала для себя масштаб его таланта манипулятора, ту неприступную стену вымысла, которую он способен возвести между нами. Он был выдающимся стратегом, умел просчитывать каждый свой шаг. Вся сила его интеллекта была направлена на утоление страстей и их перенос в книги. Г. управляли только две потребности. Получение удовольствия и писательство.

В моем сознании зародилась одна коварная мысль. Настолько невероятная, что в нее легко можно было поверить, она казалась абсолютно логичной. Однажды промелькнув, она задержалась надолго.

Г. был единственным человеком из моего окружения, которого мы не заподозрили в написании той серии анонимных писем. Их количество и бестактность окутали начало наших отношений особым опасным и романтическим ореолом: одни против всех, объединившиеся перед лицом ненависти обывателей, вынужденные игнорировать подозрения полиции, уклоняться от ее инквизиторского ока, да еще и заподозрить все мое окружение, ставшее нашим общим врагом, чудовищем с тысячью пар ревнивых глаз, устремленных на нас. Кому, как не Г., эти письма могли быть наиболее выгодны? После того как они сплотили нас сильнее, чем вражда двух сицилийских семей, как окончательно отдалили меня от любого, кто хоть немного подвергал Г. критике, он с легкостью мог бы использовать их в своем следующем романе, а затем опубликовать в полном объеме в своем дневнике (к слову, он так и поступил). Конечно, игра была опасной. Он мог попасть в тюрьму. Но она стоила свеч. Какой неожиданный поворот, закрученный сюжет, какой потрясающий материал для литературного произведения! В случае ареста он мог рассчитывать на мое пылкое желание отстоять свою любовь, во всеуслышание требовать разрешения на брак в стране с более терпимыми законами, добиваться признания меня дееспособной, привлечь официальных лиц и знаменитостей на защиту нашего дела… Какой бы это вызвало резонанс! Вместо этого полиция повела себя менее бдительно, чем ожидалось, обыватели вернулись к своей повседневной жизни, и судьба «малышки В.» их более не беспокоила, а редкие всплески возмущения вокруг нас постепенно стихли. Я много об этом думала, и теперь мне казалось очевидным, хотя, может, я и ошибалась, что именно в тот период, когда полиция наконец отпустила вожжи, в нем зародились скука и первые, поначалу едва заметные, признаки потери интереса к нашим отношениям.

Один раз, всего один разочек, я осмелилась задать ему вопрос, который до тех пор не приходил мне в голову. Этот необычный вопрос возник, несмотря на мой юный возраст, а может, моя молодость и была причиной его появления. Теперь он свербел в моей голове, и я ухватилась за него как за спасательный круг, потому что только он давал мне надежду хоть немного лучше понять Г. Каким бы деликатным ни был этот вопрос, задать его я должна была не опуская глаз, не дрогнув и не спасовав.

И вот настал момент близости и спокойствия, когда мы лежали рядом друг с другом в комнате нашего отеля грешников. Короткий миг без споров, обид, слез и хлопанья дверьми. Между нами поселилась какая-то грусть. Уверенность, что конец близок, истощение, бесконечно разъедающее нас изнутри. Как только Г. запустил руку в мои волосы, я заговорила.

Спросила, был ли в его детстве или юности какой-то взрослый человек, который сыграл в его жизни такую же роль «наставника»? Совершенно осознанно я не стала употреблять такие слова, как «сексуальное насилие», «абьюз» или «агрессия».

К моему большому удивлению, Г. признался, что такой человек был, однажды, когда ему было тринадцать, мужчина, вхожий в его семью. Это откровение прозвучало абсолютно спокойно. Без малейшей эмоции. И я думаю, что не ошибусь, если скажу, что в его книгах нет ни малейшего упоминания об этом событии. Хотя этот автобиографический факт проливает свет на многое. Как я убедилась на своем опыте, целью литературного подхода Г. всегда было исказить реальность так, чтобы выставить себя в самом выгодном свете. Никогда не подавать ни малейшего намека на правду в отношении себя. Или быть нарочито обходительным, чтобы произвести впечатление кристальной честности. Это крохотное мгновение искренности, его неожиданные слова, оставшиеся между нами, стали настоящим подарком, который он сделал мне, сам того не понимая. Я снова стала полноценным человеком, перестала быть всего лишь объектом его наслаждения. Я та, кто владеет секретной частичкой его истории и способна выслушать его не осуждая, возможно.

Кто может понять его лучше, чем кто бы то ни было.

Забота и знаки внимания Юрия, присутствие нескольких верных друзей, с которыми я робко налаживала отношения после более чем двухгодичного отсутствия, желание пойти потанцевать и посмеяться с ровесниками начинали брать верх над давлением Г. Оковы спадали, и джунгли темного царства уступали место другому миру, в котором, против всякого ожидания, светило солнце и только меня и не хватало, чтобы начался праздник. Г. уехал на месяц. Ему нужно было продвинуться вперед в написании новой книги. Он лицемерно поклялся, что в Маниле не будет стремиться ни к каким развлечениям. Юрий каждый день убеждал меня уйти от Г., но я не нашла в себе силы поговорить с ним до отъезда. Чего я боюсь? Пришлось воспользоваться его отсутствием, чтобы написать ему. Наша история закончится так же, как и началась: посредством письма. В глубине души я чувствовала, что он ждет этого разрыва. Даже хочет, чтобы он произошел. Я же говорила, великолепный стратег.

Однако все произошло совсем по-другому. Он пишет об этом событии, что прочтение моего письма по возвращении с Филиппин опустошило его. Он не понимал. Ведь я все еще любила его, каждое слово в моем письме передавало мои чувства. Как я могла подвести черту под нашей историей, такой красивой, такой чистой. Он изводил меня телефонными звонками, письмами, снова подстерегал на улице. Мое решение порвать с ним его возмутило. Он же любил только меня. Других девушек для него не существовало. Клялся, что на Филиппинах вел себя безупречно целомудренно. Но это было уже не важно. Мне было плевать на его выкрутасы. Я стремилась к своему искуплению, а не к его.

Когда я сообщила матери, что порвала с Г., она сначала потеряла дар речи, а потом, грустно взглянув на меня, произнесла: «Бедняжка, ты уверена? Он обожает тебя!»