Ванесса Спрингора - Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше [litres]

Г. был не таким, как все. Его профессией стало заниматься любовью только с невинными девочками и едва оперившимися мальчиками, чтобы в дальнейшем набросать об этом рассказы в своих книгах. Именно это и происходило в тот момент со мной, он завладел моей юностью в сексуальных и литературных целях. Благодаря мне он каждый день утолял запрещенную законом страсть и этой победой вскоре должен был триумфально бравировать в новом романе.

Нет, этот человек руководствовался вовсе не лучшими побуждениями. Он не был хорошим. Он был тем, кем нас всех пугали в детстве: людоедом.

Наша любовь была похожа на такой крепкий сон, что ничто, ни одно из немногих предостережений моих близких, не могло пробудить меня от него. Это был самый извращенный из кошмаров. Насилие, имени которому нет.

Чары рассеялись. Пришло время. Но ни один прекрасный принц так и не пришел мне на помощь, чтобы разрубить джунгли из лиан, все еще удерживавших меня в царстве тьмы. С каждым днем я все больше пробуждалась, открываясь навстречу новой реальности. Реальности, которую все еще не готова была полностью принять – она могла меня раздавить.

Но ни одно из своих сомнений я больше не пыталась скрыть от Г. Все, что я о нем узнала и что он пытался скрыть до сего момента, меня возмущало. Я пыталась понять. Что за удовольствие ему доставляет секс с малолетками в Маниле? И откуда эта потребность спать с десятью девочками одновременно, о чем он хвастался в своем дневнике? Кто же он, наконец, такой на самом деле?

Когда я пыталась добиться ответов, он уклонялся от них и переходил в нападение. Называл меня невыносимой спорщицей.

– А ты, ты-то кто такая со всеми своими вопросами? Современная версия инквизиции? А может, феминистка? Только этого не хватало!

С этих пор Г. ежедневно стал наседать на меня с одним и тем же упреком:

– Ты сошла с ума, не умеешь жить настоящим, как, впрочем, и все женщины. Женщины просто не способны наслаждаться текущим моментом, это заложено у них генах, как говорится. Вы хронически не удовлетворены, вечные заложницы истерии.

И вот уже нежные слова «мое милое дитя» и «моя прелестная школьница» отправлены в небытие.

– Позволь напомнить, мне всего четырнадцать лет, как ты знаешь, и я пока еще не совсем та, кого называют «женщина». Кстати, ты сам-то что знаешь о женщинах? Стоит девочкам дорасти до восемнадцати лет, как ты сразу же теряешь к ним интерес!

Но я пока еще не созрела для словесной дуэли. Была слишком юна и неопытна. По сравнению с ним, писателем и интеллектуалом, мне катастрофически не хватало словарного запаса. Я тогда еще не была знакома с терминами «перверзный нарцисс» и «сексуальный хищник». Не знала, что это человек, для которого другие люди не существуют. Все еще думала, что насилие бывает только физическим. А Г. владел словом как острой шпагой. Одним простым оборотом он мог ранить и добить меня. С ним было невозможно вести бой на равных.

Тем не менее я была уже достаточно взрослой, чтобы разглядеть обманчивость ситуации и понять, что все его клятвы в верности, обещания оставить в моей памяти самые восхитительные воспоминания были не чем иным, как очередной ложью в интересах его творчества и похоти. Теперь я ловила себя на мысли, что ненавижу его за то, что он заточил меня в этом выдуманном мире, о котором писал из книги в книгу, где отвел себе самую лучшую роль. В этой фантасмагории, ограниченной лишь рамками его собственного эго, которая вскоре будет предъявлена широкой публике. Я не могла больше выносить, что недомолвки и ложь стали его религией, а профессию писателя он превратил в алиби, покрывавшее его зависимость. Он больше не мог одурачить меня своей игрой.

Отныне каждое мое слово оборачивалось против меня. Его дневник стал моим злейшим врагом, фильтром, через который Г. пропускал нашу историю, превращая ее в повествование о нездоровой страсти, творцом которой была исключительно я сама. При малейшем намеке на упреки он немедленно хватался за перо: ты увидишь все потом, моя красавица, смотри, хлоп! – твой идеальный портрет в моей черной записной книжке!

Раз уж я взбунтовалась, раз более не испытывала удовольствия от необходимости путаться в его простынях между уроками, то пришла пора избавиться от меня. Силой росчерка пера он превратил «малышку В.» в неуравновешенную девочку, разъедаемую ревностью, врал с три короба. Я, как и другие мои предшественницы, теперь стала не более чем обреченным персонажем, которого он в скором времени сотрет со страниц своего проклятого дневника. Для читателя все это всего лишь слова, литература. Для меня же – начало конца.

Но что стоит жизнь неизвестной девочки-подростка по сравнению с литературным произведением высшего существа?

Да, волшебная сказка подошла к концу, чары рассеялись, и прекрасный принц показал свое истинное лицо.

Вернувшись однажды из коллежа, я не увидела Г. в гостиничном номере. Он брился в ванной комнате. Я поставила свой портфель на стул, села на край матраса. Увидела одну из его черных записных книжек, небрежно брошенную на кровати. Открыла ее на странице, где Г. совсем недавно набросал несколько строк своими бирюзовыми чернилами, которые сами по себе уже стали его фирменным знаком: «16:30. Пошел встретить Натали у лицея. Как только она заметила меня, стоящего на тротуаре напротив, ее лицо просияло. На фоне других молодых людей, окружавших ее, она была словно сияющий ангел… Время, проведенное с ней, было прекрасно и божественно, она такая страстная. Я не удивлюсь, если эта девушка в будущем займет на этих страницах более значительное место».

С каждым словом, срывавшимся со страниц и превращавшимся в кишащий хоровод демонов, вселенная вокруг меня рушилась, мебель в комнате превратилась в дымящиеся руины, воздух, наполненный пеплом, невозможно было вдохнуть.

Г. вышел из ванной. Увидел меня, с покрасневшими от слез глазами, вопросительно смотрящую на открытую записную книжку. Побледнел. А затем пришел в ярость:

– Да как ты смеешь устраивать мне сцену, когда я работаю над романом? Ты хоть на секунду задумывалась о напряжении, в каком я сейчас нахожусь? Хоть немного подумала, сколько сил это у меня отнимает, как я сосредоточен на том, что делаю? Ты даже не представляешь, что значит быть художником, творцом. Конечно, я не вкалываю на заводе, но ты не имеешь ни малейшего представления, через что мне приходится проходить, пока я пишу! Все, что ты прочитала, не более чем черновик будущего романа, это не имеет никакого отношения к нам, к тебе.

Такая ложь – это уже слишком. Хотя мне было всего пятнадцать, я не могла не увидеть во всем этом оскорбление своих умственных способностей и полное пренебрежение моей личностью. Это нарушение всех его прекрасных обещаний, проявление его истинной натуры пронзило меня насквозь словно кинжал. Между нами больше не осталось ничего, что стоило бы спасать. Я предана, обманута и брошена на произвол судьбы. И виновата во всем только я сама. Перешагиваю парапет окна, чтобы прыгнуть в пустоту. Он ловит меня в самый последний момент. Я ухожу, хлопнув дверью.